Чтение Святого Евангелия: Лк. 15, 1-10.

Во время оно, бяху же приближающеся к Нему вси мытарие и грешницы послушати Его. И роптаху фарисее и книжницы, глаголюще, яко Сей грешники приемлет и с ними яст. Рече же к ним притчу сию, глаголя: кий человек от вас имый сто овец, и погубль едину от них, не оставит ли девятидесяти и девяти в пустыни и идет в след погибшия, дондеже обрящет ю? и обрет возлагает на раме свои радуяся: и пришед в дом, созывает други и соседы, глаголя им: радуйтеся со мною, яко обретох овцу мою погибшую. Глаголю вам, яко тако радость будет на небеси о единем грешнице кающемся, нежели о девятидесятих и девяти праведник, иже не требуют покаяния. Или кая жена имущи десять драхм, аще погубит драхму едину, не вжигает ли светилника, и пометет храмину, и ищет прилежно, дондеже обрящет? и обретши созывает другини и соседы, глаголющи: радуйтеся со мною, яко обретох драхму погибшую. Тако, глаголю вам, радость бывает пред Ангелы Божиими о единем грешнице кающемся.

Жаркое время, весьма неблагоприятное для моего тела, долго препятствовало мне говорить об изъяснении Евангелия. Но ужели перестала гореть любовь, потому что безмолвствовал язык? Ибо я говорю о том, что каждый из вас опытно знает на себе самом. Большей частью любовь, препятствуемая некоторыми занятиями, хотя в сердце горит по-прежнему, однако же на деле не выражается; потому что и солнце, закрываемое облаком, хотя и невидимо бывает на земле, однако же пламенеет на небе. Точно так и любовь, хотя внутри и сильно горит, но вовне не обнаруживает своего пламени. Но поелику ныне возвратилось время для собеседования, то ваше усердие располагает меня к тому, чтобы я тем обильнее говорил, чем усерднее ждут этого ваши души.

В чтении Евангелия вы, братия мои, слышали, что грешники и мытари приступили к Искупителю нашему и приняты Им не только для собеседования, но и за общую трапезу. Видя это, фарисеи роптали. Из этого события заключайте, что истинная праведность имеет сострадание, а ложная — пренебрежение, хотя и праведные имеют обычай справедливо пренебрегать грешниками. Но иное дело, которое делается по гордости, а иное то, которое совершается по ревности к учению. Ибо сии последние пренебрегают, но не пренебрегающие; отчаиваются, но не отчаивающиеся; преследуют, но любят; потому что, хотя внешним образом, через учение, бранят, однако же внутренне, по любви, сохраняют доброе расположение. Они в душе своей предполагают, что исправляемые ими большей частью лучше тех, которых они судят. Поступая именно таким образом, они и подчиненных сохраняют через учение, и самих себя через смирение. Напротив же, те, которые обыкновенно гордятся ложной праведностью, презирают всех прочих, не делая никакого снисхождения к слабым; и, чем решительнее уверены, что они не грешники, тем тягчайшими бывают грешниками. В числе именно таковых были фарисеи, которые, осуждая Господа за то, что Он принимал грешников, упорно укоряли Сам Источник милосердия.

Но поелику они были больны так, что и не сознавали своей болезни, потому что не знали, чем они были больны, то небесный Врач врачует их привлекательной пищей, предлагая занимательную притчу, и в сердце их указует на опухоль раны. Ибо говорит: кий человек от вас имый сто овец, и погубль едину от них, не оставит ли девятидесяти и девяти в пустыни и идет в след погибшия? Вот Истина с дивным распоряжением любви предложила подобие, которое человек и в самом себе признавал бы за истину и которое, однако же, в частности, относилось бы к самому Виновнику людей. Ибо как сотенное число есть совершенное, то Он имел сто овец, когда сотворил Ангелов и человеков. Но одна овца затерялась тогда, когда согрешивший человек оставил пажить жизни. Он же оставил девяносто девять овец в пустыне, потому что оставил чистые сонмы Ангелов на небе. Но почему небо называется пустыней, если не потому, что пустыней называется место оставленное? Человек же оставил небо тогда, когда согрешил. А в пустыне оставалось девяносто девять овец тогда, когда Господь отыскивал одну на земле, потому что число разумной твари, именно: Ангелов и человеков, которое сотворено было для зрения на Бога, было уменьшено через падение человека, и, для восстановления совершенного числа овец на небе, отыскиваем был на земле погибший человек. Ибо что один Евангелист в этом месте называет пустыней, то другой (Евангелист) называет горами, дабы показать высоту (см.: Мф. 18, 12), именно потому, что не погибшие овцы стояли на высотах. И обрет возлагает на раме свои радуяся. Овцу (Господь) возложил на рамена Свои потому, что, приняв человеческое естество, Он понес на Себе грехи наши. И пришед в дом, созывает други и соседы, глаголя им: радуйтеся со мною, яко обретох овцу мою погибшую. По обретении овцы Он возвращается в дом, потому что Пастырь наш по восстановлении человека возвратился в Царство Небесное. Там Он находит друзей и соседей, а именно: те сонмы Ангелов, которые суть друзья Его, потому что по своему постоянству неупустительно исполняют волю Его; они же и соседи Его, потому что по любви к видению Его имеют непрестаемую к Нему близость. И замечательно, что Он не говорит: радуйтеся с обретенною овцою, но со Мною, именно потому, что радость Его есть жизнь наша, и, когда мы возводимся на небо, тогда составляем торжество для Его радости.

Глаголю вам, яко тако радость будет на небеси о единем грешнице кающемся, нежели о девятидесятих и девяти праведник, иже не требуют покаяния. Нам, братия мои, надобно обсудить: почему Господь поведает, что на небе бывает большая радость об обратившихся грешниках, нежели о постоянных праведниках, если не потому, что мы сами видим в ежедневном опыте, что сознающие себя не подверженными никаким тяжким грехам большей частью хотя и стоят на пути праведности, не делают ничего недозволительного, однако же не сильно пореваются ^[1] к небесному отечеству и тем более дозволяют себе пользоваться вещами дозволенными, чем тверже помнят, что они не учинили ничего недозволенного? И потому они большей частью бывают ленивы на совершение особенных добрых дел, потому что, не учинив никаких тяжких преступлений, считают себя очень безопасными. Напротив же, иногда те, которые помнят, что они учинили нечто непозволительное, будучи сосредоточены в самих себе самой своей скорбью о том, воспламеняются любовью к Богу, совершают великие подвиги, желают всего трудного в святой борьбе, оставляют все мирское, бегают от почестей, радуются нанесенным поношениям, горят желанием, порываясь к небесному отечеству, и думают, что поелику они удалились от Бога, то предшествующие убытки вознаграждают последующими прибытками. Итак, на небе более бывает радости об обратившемся грешнике, нежели о стоящем праведнике потому, что и полководец на войне более любит того воина, который, возвратившись из побега, храбро теснит врага, нежели того, который никогда не был в бегах и никогда не совершал ничего доблестного. Так и земледелец более любит ту землю, которая после терний приносит обильные плоды, нежели ту, которая никогда не произращала терний и никогда не доставляла обильной жатвы.

Но между тем надобно знать, что есть много праведных, о жизни которых такая бывает радость, что никакое покаяние грешников не может быть поставлено выше ее. Ибо многие и грехов за собой никаких не знают, и, однако же, столько сокрушаются, как будто бы они были подвержены всем грехам. Они все отвергают, не исключая и позволительного, смиренно подвергаются презрению от мира, не хотят себе дозволить ничего; отрекаются от благ, даже дозволенных; презирают видимое, пламенно желают невидимого; в плаче находят радость, во всем смиряются; и как другие оплакивают грехи, учиненные на деле, так они оплакивают грехи помыслов. Как же назвать тех, которые и смиряются в покаянии о грехе помышления, и всегда остаются праведными на деле, если не праведниками и кающимися? Из этого надобно заключить, какую радость делает для Бога праведник, когда смиренно плачет, если неправедный вызывает на небе радость, когда содеянные грехи очищает покаянием!

Далее следует: или кая жена имущи десять драхм, аще погубит драхму едину, не вжигает ли светилника, и пометет храмину, и ищет прилежно, дондеже обрящет? Через эту женщину обозначается Тот же Самый, Кто обозначается и через Пастыря. Ибо Тот же Самый Бог есть вместе и Премудрость Божия. И поелику образ начертывается на драхме, то женщина, потерявшая драхму,— это человек, созданный по образу Божию, но исказивший грехом свое подобие с Создателем. Но женщина зажгла светильник, потому что Премудрость Божия явилась в человечестве. Потому что светильник есть свет в скудели, а свет в скудели есть Божество во плоти. Об этой именно скудели Своей плоти говорит Сама Премудрость: изсше яко скудель крепость моя (Пс. 21, 16). Поелику скудель в огне крепнет, то крепость Ее высохла, яко скудель, потому, что Она скорбью страдания укрепила принятую плоть к славе Воскресения. Но с возжженным светильником женщина перетряхивает дом ^[2]; потому что, как только Божество Его (Спасителя) просияло через тело, тотчас потряслась вся наша совесть. Ибо дом перетряхивается, когда от размышления о своей виновности возмущается человеческая совесть. Это слово: перетряхивание не противоречит тому, которое в других изданиях читается: пометет, именно потому, что нечистая душа не очищается от привычных пороков, если прежде не перетряхивается страхом. Итак, по перетряхивании дома обретается драхма; потому что, когда совесть человека возмущается, тогда восстановляется в человеке подобие с Создателем. И обретши созывает другини и соседы, глаголющи: радуйтеся со мною, яко обретох драхму погибшую. Что это за другини и соседки, если не те Власти небесные, о которых мы сказали выше? Они тем ближе к верховной Премудрости, чем более приближаются к Ней благодатью непрестаемого видения. Но мы отнюдь не должны оставлять без внимания и того, почему эта женщина, через которую изображается Премудрость Божия, имела по смыслу притчи десять драхм, из коих одну потеряла, а после тщательного отыскивания ее нашла? Потому что Господь создал Ангелов и человеков для познания Его; когда Он хотел установить это навечно, тогда, без сомнения, Он сотворил оное по подобию Своему. Но женщина имела десять драхм, потому что девять чинов Ангельских. Но чтобы было полное число избранных, десятым сотворен человек, который даже после преступления не погиб для Создателя своего; потому что вечная Премудрость, сияющая чудесами из скудельного сосуда, восстановила его плотью.

Но мы сказали, что девять чинов Ангельских, именно потому, что, по свидетельству Священного Писания, знаем Ангелов, Архангелов, Силы, Власти, Начала, Господства, Престолы, Херувимов и Серафимов. Ибо, что есть Ангелы и Архангелы, об этом свидетельствуют почти все страницы Священного Писания. О Херувимах же и Серафимах, как известно, часто говорят книги пророческие. А имена четырех чинов перечисляет апостол Павел ефесянам, говоря: превыше всякаго Началства и Власти, и Силы и Господства (Еф. 1, 21). Он же опять, обращаясь к колоссянам, говорит: аще Престоли, аще Господствия, аще Начала, аще Власти (ср.: Кол. 1,16). Господства, Начальства и Власти он уже описал, говоря к ефесянам, но, намереваясь говорить о том же колоссянам, он наперед сказал о Престолах, о которых ничего не говорил ефесянам. Итак, когда к тем четырем, о которых он сказал ефесянам, то есть к Начальствам, Властям, Силам и Господствам, присоединены будут Престолы, то выйдет пять чинов, поименно упоминаемых. Присовокупив к ним Ангелов и Архангелов, Херувимов и Серафимов, без сомнения, выйдет девять чинов Ангельских. Поэтому и тому Ангелу, который сотворен первым, через пророка говорится: ты еси печать уподобления, исполнен премудрости и венец доброты. В сладости рая Божия был еси (Иез. 28, 12—13). Здесь надобно заметить, что он создан не по подобию Божию, но называется отпечатком подобия, так что, чем тонее в нем естество, тем вернее на нем отпечатлевается образ Божий. В этом месте тотчас присовокупляется: всяким камением драгим украсился еси: сардием, топазием и ясписом, хрисолитом, ониксом и бериллом, сапфиром, карбункулом и смарагдом (ср.: Иез. 28, 13) ^[3]. Вот он поименовал девять наименований камней именно потому, что девять чинов Ангельских. Перед этими именно чинами был выставлен тот первый Ангел столь украшенным и величественным для того, чтобы он был славнее в сравнении с ними, будучи превознесен перед всеми чинами Ангелов.

Но для чего нам подробный перечень хоров устоявших Ангелов, если мы не скажем утонченно и об их служениях? Ибо Ангелами на греческом языке называются «вестники», а Архангелами — «высшие вестники». И надобно знать, что слово Ангелы есть наименование их должности, а не естества. Ибо хотя эти святые духи небесного отечества всегда суть духи, но не всегда могут быть называемы Ангелами; потому что они тогда только Ангелы, когда через них что-либо возвещается; поэтому и через Псалмопевца говорится: творяй Ангелы Своя духи (ср.: Пс. 103, 4). Ясно, он как бы так говорит: «Тот, Кто всегда имеет их духами, делает их, когда благоугодно, Ангелами». Но те, которые возвещают меньшее, называются Ангелами, а возвещающие о важнейшем называются Архангелами. Поэтому-то к Деве Марии посылается не простой Ангел, но Архангел Гавриил (ср.: Лк. 1, 26). Потому что на это высшее служение подобало идти высшему Ангелу, так как он возвещал о том, что выше всего. Поэтому они еще называются и частными именами для обозначения словами того, что они могут совершать на деле. Ибо в оном святом граде, полном совершенного ведения о видении всемогущего Бога, собственные имена даются не для того, чтобы нельзя было знать их лица без имен; но, когда они приходят к нам для какого-либо служения, тогда у нас носят имена по служениям.

Ибо Михаил значит «кто, яко Бог», а Гавриил — «мужество Божие», Рафаил же — «врачевство Божие». И когда только проявляется что-либо дивное по могуществу, тогда посылается Михаил, дабы из самого события и имени дать разуметь, что никто не может соделать того, что силен совершить Бог. Поэтому-то и оный древний враг, который по гордости пожелал быть подобным Богу, говоря: на небо взыду, выше звезд небесных поставлю престол мой, сяду на горе высоце, на горах высоких, яже к северу: взыду выше облак, буду подобен Вышнему (Ис. 14, 13—14), когда, в конце мира долженствующий погибнуть на последним суде, будет лишаем своей силы, сотворит брань с Михаилом Архангелом, как говорит Иоанн: Михаил и Ангели его брань сотвориша со змием (Апок. 12, 7), для того чтобы тот, кто по гордости превозносился до уподобления Богу, перед погибелью вразумлен был Михаилом, что никто в гордости не смеет возвышаться до уподобления Богу. К Марии же посылается Гавриил (см.: Лк. 1, 26), который называется «мужеством Божиим». Ибо он приходил возвещать о Том, Кто благоволил явиться смиренным для сокрушения медных врат ада. О Нем, через Псалмопевца, говорится: возмите врата князи ваша, и возмитеся врата вечная: и внидет Царь славы. Кто есть сей Царь славы? Господь крепок и силен, Господь силен в брани (Пс. 23, 7—8). И еще: Господь сил, Той есть Царь славы (Пс. 23, 10). Итак, через «мужество Божие» долженствовал быть возвещенным Тот, Кто, как Господь сил и силен в брани, приходит на брани против адской силы. А Рафаил значит, как сказали мы, «врачевство Божие» именно потому, что, когда он прикоснулся к очам Товита, как бы по обязанности врачевания, тогда прогнал мрак слепоты его (см.: Тов. 11, 9—13). Следовательно, тому, кто посылается для врачевания, прилично называться именно «врачевством Божиим». Но поелику мы прояснили имена Ангелов, то теперь остается кратко объяснить самые названия должностей.

Ибо Силами называются именно те духи, через которых чаще совершаются знамения и чудеса. Властями же называются те, которые преимущественно перед прочими получили в свое распоряжение то, чтобы их власти подчинены были противные власти для обуздания, дабы сии последние не могли искушать сердца людей настолько, насколько хотят. Началами называются те, которые начальствуют даже над добрыми Ангелами, которые, распоряжаясь, когда что-либо надобно сделать, начальствуют над другими подчиненными, располагая их исполнять Божественное служение. А Господствами называются те, которые высокостью превосходят даже власть Начал. Ибо начальствовать — значит быть первым перед другими, а господствовать — значит даже обладать всеми подчиненными. Поэтому те Ангельские воинства, которые отличаются дивным могуществом, называются Господствами потому, что им подчинены прочие в повиновение. Престолами же наименованы те воинства, перед которыми всегда председательствует всемогущий Бог для изречения суда. Поелику же мы на латинском языке престолы называем седалищами, то Престолами Божиими названы те, которые исполнены такою благодатью Божества, что Господь сидит на них и через них изрекает суды Свои. Поэтому и, через Псалмопевца, говорится: сел еси на престоле, Судяй правду (ср.: Пс. 9,5). Херувимом же называется «полнота ведения». И высшие оные воинства названы Херувимами потому, что они столько полны совершеннейшего ведения, сколько ближе созерцают славу Божию; так что по образу твари они тем полнее все ведают, чем ближе по заслуге достоинства приближаются к видению своего Создателя. А Серафимами называются те сонмы святых духов, которые по исключительной близости пламенеют несравнимою любовью к своему Создателю. Ибо Серафимами называются «пламенеющие, или пылающие». Поелику они соединены с Богом так, что между ними и Богом нет уже никаких других посредствующих Духов, то они тем более пламенеют, чем непосредственнее видят Его. Любовь их есть подлинно пламя; потому что, чем яснее они видят славу Божества Его, тем сильнее пламенеют любовью к Нему.

Но что за польза для нас обсуживать это об Ангельских духах, если мы не позаботимся еще через приличное размышление приноровить того к нашему усовершенствованию? Поелику высшее оное гражданство состоит из Ангелов и человеков, и, по нашему мнению, в него взойдет столько рода человеческого, сколько там осталось избранных Ангелов, как написано: определил пределы языков по числу Ангелов Божиих (ср.: Втор. 32, 8), то должны и мы извлечь нечто из оных разделов высших граждан в пользу нашего обращения и добрыми расположениями воспламенить самих себя к приращению добродетелей. Поелику же, по нашему мнению, туда взойдет такое множество людей, какое множество осталось Ангелов, то следует, чтобы сами уже люди, возвращающиеся в небесное отечество, при возвращении туда подражали чему-либо заимствованному из их сонмов. Ибо обращения каждого человека точно соответствуют чинам сонмов и примеряются к их участи подобием обращения. Ибо есть многие, которые получают мало и, однако же, об этом самом малом не перестают с благоговением возвещать братиям. Следовательно, они стремятся в число Ангелов. И есть некоторые, которые, будучи исполнены дара Божественной щедроты, усиливаются и приобретать, и возвещать высшее ведение о небесных тайнах. Итак, куда они примеряются, если не к числу Архангелов? И есть другие, которые творят дивные дела и являют поразительные знамения. Следовательно, куда их причислить, если не к состоянию и числу вышних Сил? А есть еще другие, которые изгоняют злых духов из тел бесноватых, и изгоняют их силой молитвы и принятой над ними властью. Следовательно, где они получат награду свою, если не в числе Властей небесных? Есть еще другие, которые по принятии сил превышают заслуги даже избранных людей, и, будучи лучшими из добрых, они начальствуют даже над избранными людьми, и, будучи лучшими из добрых, они начальствуют даже над избранными братиями. Следовательно, где их место, если не в числе Начал? И опять есть некоторые, которые над всеми и всеми пожеланиями в самих себе господствуют так, что по всей справедливости между людьми называются богами чистоты; поэтому и к Моисею говорится: вот Я поставил тебя Богом фараону (ср.: Исх. 7, 1). Следовательно, куда стремятся эти люди, если не в число Властей? Есть еще другие, которые, владычествуя с особенной заботливостью над самими собой и с тщательным вниманием рассматривая самих себя, всегда содержа в сердце страх Божий, приемлют в обязанность добродетели возможность даже других судить праведно. Поелику в их душах подлинно всегда присуще Божественное созерцание, то на них, как на престоле, Господь сидит, испытует дела других и со Своего седалища дивно всем распоряжается. Следовательно, что же они, если не Престолы Своего Создателя? Или куда они приписываются, если не к числу горних Престолов? Поелику через них управляется Святая Церковь, то большей частью ими судимы бывают даже избранные за некоторые действия своей слабости. И есть некоторые, которые настолько полны любовью к Богу и ближнему, что по праву должны именоваться Херувимами. Поелику, как сказали мы, Херувимом называется «полнота ведения», а по слову Павла, мы знаем, что исполнение закона любы есть (ср.: Рим. 13, 10), то все те, которые преимущественно перед прочими полны любовью к Богу и ближним, получили воздаяние за свои заслуги в числе Херувимов. И есть еще другие, которые, будучи воспламенены огнем вышнего созерцания, дышат одним желанием Своего Создателя, ничего уже не желают в этом мире, питаются одной любовью к вечности, отвергают все земное, высятся мыслью над всем временным, любят и пламенеют и в самом своем пламени находят успокоение, любя, пламенеют, говоря, воспламеняют других и, кого они касаются словом, тех тотчас заставляют пламенеть любовью к Богу. Следовательно, чем же мне назвать, если не Серафимами, тех, коих сердце, превращенное в огнь, светит и жжет, потому что они и просвещают умственные очи для горнего, и, разжигая слезами, очищают ржавчину грехов? Итак, те, которые воспламенены такой любовью к своему Создателю, где получили воздаяние за свое призвание, если не в числе Серафимов?

Но когда я это говорю, тогда вы, возлюбленнейшая братия, взойдите внутрь самих себя, пересмотрите ваши сокровенные дела и помышления. Смотрите, есть ли внутри вас что-либо доброе, уже содеянное вами; видите ли, что вы найдете воздаяние за свое звание в числе этих сонмов, о которых мы кратко сказали. Но горе той душе, которая не замечает в себе ни одного из тех добрых дел, которые мы перечислили, и тем большее угрожает ей горе, если она не понимает своего лишения даров и не оплакивает его. Итак, кто таков, братия мои, о том сильно должно плакать, потому что он не плачет. Посему помыслим себе об обязанностях избранных и той добродетелью, которой можем, воспламенимся к любви толикого воздаяния. Не сознающий в себе благодати даров пусть плачет. А кто сознает в себе меньшие дары, тот да не завидует другим в больших; потому что и высшие оные чины блаженных духов так созданы, что одни поставлены выше других. Дионисий же Ареопагит, древний и досточтимый отец, говорит, что из низших сонмов Ангелов видимо или невидимо посылаются во внешний мир для исполнения служения именно потому, что для человеческих утешений приходят Ангелы и Архангелы. Ибо высшие оные сонмы никогда не отлучаются от горнего мира; потому что те, которые имеют высшие степени, отнюдь не исправляют обязанности внешнего служения. Этому по видимому противоречит то, что говорит Исаия: и послан бысть ко мне един от Серафимов, и в руце своей имяше угль горящь, егоже клещами взят от олтаря, и прикоснуся устнам моим (Ис. 6, 6—7). Но в этой мысли пророка надобно разуметь, что те духи, которые посылаются, получают наименование тех, коих обязанность исполняют. Ибо тот Ангел, который носит угль от алтаря для попаления грехов словесных, называется «Серафимом», потому что означает «пламень». Этот смысл, кажется, подтверждается еще тем, что говорит Даниил: тысяща тысящ служаху Ему, и тмы тем предстояху Ему (Дан. 7, 10). Ибо иное значит служить, а иное — предстоять; потому что служат Богу те, которые отходят и к нам для возвещения; а предстоят те, которые наслаждаются внутренним созерцанием, так что уже не посылаются для исполнения дел во внешнем мире.

Но поелику мы знаем, что в некоторых местах Писания нечто совершается через Херувимов, а нечто — через Серафимов, то мы не хотим решительно утверждать, сами ли они лично это делают или совершают через подчиненные воинства, которые, как сказано, приходя от высших, принимают и наименования высших; потому что этого мы не можем доказать ясными свидетельствами. Впрочем, мы наверное знаем, что для исполнения служения свыше одни Ангелы посылают других, именно по свидетельству пророка Захарии, который говорит: се, Ангел глаголяй во мне стояше, и ин Ангел исхождаше во сретение ему и рече к нему глаголя: тецы и рцы к юноши оному глаголя: плодовито населится Иерусалим (Зах. 2, 3—4). Ибо если Ангел к Ангелу говорит: тецы и рцы, то нет сомнения, что один посылает другого. Но посылаемые ниже тех, которые посылают. Впрочем, известно и то о воинствах посылаемых, что, когда они и к нам приходят, и тогда исполняют служение во внешнем мире так, что отнюдь не перестают пребывать в горнем мире через созерцание. Следовательно, они и посылаются, и предстоят; потому что, хотя Ангельский дух описуем, однако же Самый верховный Дух, Который есть Бог, неописуем. Итак, Ангелы и бывают посланными, и пред лицем Его суть, потому что, куда бы ни были посланы, они внутри Него текут.

Надобно еще знать, что большая часть чинов блаженных духов принимает на себя наименование ближайших чинов. Ибо Престолами, то есть «седалищами Божиими», мы назвали особенный чин блаженных духов, и, несмотря на это, через Псалмопевца, говорится: седяй на Херувимех, явися (Пс. 79, 2), именно потому, что в самих разделениях воинств Херувимы сопредельны Престолам, и Господь представляется седящим и на Херувимах по уровню их с сопредельным воинством. Так как в этом вышнем гражданстве есть некоторые частности для каждого чина, то есть и общность для всех; и, что каждый имеет в себе отчасти, тем в другом чине владеет вполне. Но одним и тем же именем вообще они не называются, для того чтобы тот чин, который принял вполне на свою обязанность какой-либо предмет, назывался именем сего предмета. Ибо Серафима мы назвали «пламенем», и, однако же, все они вместе пламенеют любовью к Создателю. Херувима же мы назвали «полнотой ведения», однако же кто не знает чего-либо там, где все вместе видят Самого Бога, Источника ведения? А Престолами называются те воинства, на которых приседит Создатель; но кто может быть блаженным, если в душе его не приседит Создатель его? Следовательно, что отчасти имеют все, то дано в частное наименование тем, которые приняли это вполне в свою обязанность. Всё там есть достояние каждого, потому что духи любовью сообщают один другому то, что имеют.

Но вот мы, углубляясь в тайны небесных граждан, далеко отступили от порядка нашего изъяснения. Итак, вздохнем перед теми, о которых говорили, но возвратимся к себе. Ибо должно помнить, что мы плоть. Между тем замолчим о тайнах неба, но рукою покаяния сотрем пятна нашего праха пред очами Создателя. Вот само Божественное милосердие обещает, говоря: радость будет на небеси о единем грешнице кающемся; и, однако же, через пророка, Господь говорит: егда реку праведнику: жизнию жив будеши: сей же уповая на правду свою и сотворит беззаконие, вся правды его не воспомянутся (Иез. 33, 13). Обсудим, если можем, икономию любви небесной. Стоящим она угрожает наказанием за то, если они упадут; а падшим обещает милосердие для того, чтобы они желали восстать. Тех устрашает, чтобы они не гордились добродетелями; этих успокаивает, дабы они не отчаивались по учинении пороков. Праведен ли ты, бойся гнева, дабы не пасть; грешен ли ты, берись за милосердие, чтобы встать. Но вот мы, уже падшие, устоять никак не могли, лежим в преступных наших пожеланиях. Но Тот, Кто создал нас правыми, ожидает еще и зовет, чтобы мы восстали. Отверзает объятия любви Своей и желает принять нас к Себе через покаяние. Но мы не можем и каяться надлежащим образом, если не узнаем способа этого самого покаяния. Потому что каяться — значит и оплакивать содеянные грехи, и оплакиваемых не творить. Ибо, кто оплакивает грехи, продолжая их, тот или притворяется, что он кается, или не имеет верного понятия о покаянии. Ибо что пользы, если бы кто оплакивал грехи роскоши и между тем продолжал бы еще быть чрезвычайно любостяжательным? Или что пользы, если бы кто стал оплакивать виновность в гневе и, однако же, был бы снедаем ненавистью? Но главное, о чем мы говорим, состоит в том, чтобы оплакивающий грехи не продолжал оплакиваемых и скорбящий о пороках страшился впадать в пороки.

Ибо с особенным вниманием надобно подумать о том, что тот, кто воспоминает о своих непозволительных действиях, должен воздерживаться от некоторых из них, даже дозволенных, так как через это он обязан удовлетворить своему Создателю, чтобы учинивший запрещенное отказывал самому себе даже в дозволенном и воспоминающий о великих своих беззакониях укорял самого себя даже за малейшие. Я говорю: малейшие, хотя этого не подтверждаю свидетельствами Священного Писания. Закон Ветхого Завета ясно запрещает пожелание чужой жены (см.: Исх. 20, 17), а царю запрещает давать приказания воинам выше их сил, но не запрещает под угрозой наказания желать воды. Но все мы знаем, что Давид, пронзенный стрелой пожелания, и пожелал чужой жены, и взял ее (см.: 2 Цар. 11,4). За преступлением последовали достойные наказания, а он учиненное им зло исправил слезами покаяния. Когда он долго сидел против клинообразных ополчений врагов, тогда сильно захотелось ему пить воды из рова Вифлеемского (см.: 2 Цар. 23, 14—16). Избранные воины его, пробившись через средину ополчения врагов, невредимо принесли воды, сильно желаемой царем. Но муж, наученный наказаниями, тотчас укорил самого себя за желание воды, подвергавшее опасности воинов, и возлил ее Господу, как там написано: возлия ю Господеви (ср.: 2 Цар. 23, 16; 1 Пар. 11, 18). Потому что пролитая вода обращена в жертвоприношение Господу, так как он виновность пожелания заклал покаянием самоукорения. Итак, тот, кто некогда отнюдь не побоялся пожелать чужой жены, после устрашился даже того, что он пожелал воды. Это потому, что он, помня о совершении непозволительного, охладев уже к самому себе, воздерживался от позволительного. Помыслим о вышнем богатстве Создателя нашего. Он видит, что мы согрешили, и терпит.

Тот, Кто запретил нам грешить прежде преступления, не престает ожидать покаяния и после преступления. Вот нас призывает Сам Тот, Кого мы презрели. Мы отвратились от Него, но Он не отвращается. Поэтому хорошо, через Исаию, говорится: очи твои узрят Учителя твоего, и ушеса твоя услышат словеса созади тебе увещавающаго (ср.: Ис. 30, 20—21) ^[4]. Человек как бы в лице был увещеваем, когда, сотворенный для праведности, принимал заповеди для праведности. Но когда презрел эти самые заповеди, тогда как бы спиною ума стал к лицу Создателя своего. Но вот Он и позади за нами следует и увещевает; потому что Он, хотя и презрен нами, однако же не престает еще призывать нас. Мы как бы спиной стали к лицу Того, Которого слова презираем, заповеди отвергаем; но Он, стоя позади нас, призывает нас отвергшихся; хотя и видит, что Его презирают, однако же через заповеди взывает, через терпение ожидает. Итак, подумайте, возлюбленнейшая братия, если бы при разговоре с кем-либо из вас вдруг раб его возгордился и обратился к лицу его спиною, то ужели бы презираемый господин его не наказал гордости, не наложил ему ран за строптивое обращение? Но вот мы, согрешая, обратились спиною к лицу нашего Создателя, и, несмотря на это, Он терпит нас. Гордостно отвратившихся Он благоснисходительно зовет назад, и Тот, Кто мог оттолкнуть отвращающихся, дает обещания, чтобы мы возвратились к обязанностям. Такое-то милосердие нашего Создателя смягчает жестокость нашей виновности, и человек, который по содеянии зла мог подвергнуться поражению, должен краснеть, по крайней мере, когда его ожидают.

Я, братия, кратко расскажу вам о событии, о котором я узнал от почтенного мужа Максимилиана, бывшего тогда настоятелем моего монастыря и пресвитером, а ныне епископа Сиракузского. Итак, если мы со вниманием послушаем о нем, то думаю, что оно доставит любви вашей немалую пользу. В наши еще времена жил некто Викторин, который назывался и другим именем — Емилианом, по умеренности жизни достаточный человек; но поелику при богатстве вещей преобладает греховность плоти, то он впал в некоторое преступление, которое долженствовало бы устрашить его, да подумает о необычайности своей смерти. Проникнутый размышлениями о своей виновности, он сам восстал против себя самого, оставил в этом мире все и поступил в монастырь. В этом монастыре он показал такое смирение и такие подвиги покаяния, что все братия, которые там возрастали любовью к Богу, принуждены были презирать свою жизнь, когда видели его покаяние. Ибо он со всем напряжением души старался распять плоть, переломить собственную волю, потаенно молиться, омывать себя ежедневными слезами, желать себе презрения, страшиться почтения от братии. Итак, он привык предварять ночные бдения братии; и поелику гора, на которой стоял монастырь, с одной стороны в потаенной части выдавалась, то он имел обыкновение выходить туда прежде бдений, для того чтобы, тем свободнее ежедневно изнурять себя плачем покаяния, чем потаеннее было место. Ибо он взирал на строгость грядущего Судии своего и, уже соглашаясь с Тем же Судиею, наказывал в слезах виновность своего преступления. Но в одну ночь бодрствующий настоятель монастыря, увидев его тайно выходящего из обители, тихо пошел за ним издали. Когда сей увидел его в горной пещере простершегося на молитве, тогда хотел дождаться, когда он встанет, чтобы узнать самую даже терпеливость его молитвы, как вдруг пролился с неба свет на того, кто лежал простертым на молитве; и такая ясность распространилась в оном месте, что вся часть той стороны поблекла от того же света; увидев это, авва испугался и убежал. И когда после продолжительного времени тот же брат возвратился в монастырь, авва его, чтобы узнать, сознавал ли он над собою пролияние толикого света, старался выведать от него, говоря: «Где ты, брате, был?». Но он, думая, что может скрыться, отвечал, что он был в монастыре. При отрицании его авва вынужден был сказать, что видел. Но тот, видя, что открыт, открыл и то, что было тайною для аввы, присовокупляя: «Когда ты видел свет, нисходящий на меня с неба, тогда вместе приходил и глас, глаголющий: “Грех твой отпущен”». И хотя всемогущий Бог мог и молча очистить грех его, однако же, издавая глас, осиявая светом, Он хотел примером Своего милосердия потрясти наши сердца к покаянию. Мы удивляемся, возлюбленнейшая братия, что гонителя Своего, Савла, Господь с неба поверг, с неба говорил ему. Вот и в наши времена грешник и кающийся слышал голос неба. Тому было сказано: что Мя гониши? (Деян. 9, 4). А этот сподобился услышать: «Грех твой отпущен». Этот кающийся грешник по заслугам гораздо ниже, нежели Павел. Но поелику в этом событии мы говорим еще о Савле, дышавшем жестокостью убийства, то смело можно сказать, что Савл за гордость услышал голос упрека, а сей за смирение — голос утешения. Сего Божественная любовь восстановляла, потому что смирение ниспровергало; того Божественная строгость смиряла, потому что гордость возвышала. Итак, братия мои, имейте упование на милосердие Создателя нашего; обдумывайте, что вы делаете, передумывайте, что вы сделали. Взирайте на щедрость вышней Любви и со слезами идите к милосердному Судии, когда Он еще ожидает. Ибо, размышляя, что Он праведен, не оставляйте без внимания грехов ваших; а размышляя, что Он любвеобилен, не отчаивайтесь. Дерзновение к Богу дарует человеку Богочеловек. Для кающихся нас есть великая надежда на то, что нашим Посредником соделался Судия наш, Который живет и царствует со Отцем и Святым Духом, Бог во веки веков. Аминь.

[1] Пореватися — здесь: стремиться. — Ред.

[2] В подлиннике: «evertit domum».

[3] В славянском переводе показано более драгоценных камней, и перечень их сделан в другом порядке. Но в подлиннике у святителя показано только девять, и в означенном порядке. По связи речи признано необходимым удержать в переводе мысль подлинника святителя.

[4] По Вульгате, в которой сказано: «et erunt oculi tui videntes praeceptorem tuum, et aures tuae audient vocem post tergum monentis».

Текст приводится по изданию: Святитель Григорий Двоеслов. Беседы на Евангелия: В 2-х книгах. М.: Издательство Московского Подворья Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, 2009. С. 316-338.

Святитель Григорий Нисский. О том, что значит имя и название "христианин"
Святитель Иоанн Златоуст

Copyright © 2006-2011 Библиотека "Халкидон"
При использовании материалов сайта ссылка на halkidon2006.orthodoxy.ru обязательна.