В одном древнем и знаменитом городе был правитель. Когда в государстве произошла смена власти, правитель был низвергнут. Он поселился у сестры, в небольшой комнатке ее домика. Для него началась жизнь, мало похожая на прежнюю. На углу улицы, где некогда проезжал в коляске, он продавал теперь пирожки. Пел в церкви на клиросе. Торговал остатками вещей сестры на рынке. У него выросла большая борода, седая, и его трудно было бы узнать. Дети друзей, которым он носил на праздники игрушки собственного производства, называли его “дед Мороз”.

* * *

Однажды зимою, он как обычно торговал на рынке, предлагая платок сестры и свой портсигар с серебряным вензелем. Никто не покупал. Дуло мелким снежком, лицо деда Мороза стало леденеть, и ему показалось, что будет хорошо, если он пройдется со своими товарами по тротуару: быть может, скорее встретит покупателя. Ему стало от этого даже весело. Подняв барашковый воротник военного пальто, с шалью на плече и портсигаром в руке, он перешел через улицу. Гомон и крик рынка остались сзади. Пройдя немного, он увидел на снегу небольшой предмет. Снегом уже слегка задувало его. Это была икона. На ней изображались три старца — один с седою бородой в темной ризе, другой с темной бородою в ризе мелкими крестиками, третий со священной книгой у груди в левой руке, пальцы же правой подняты для благословения.

Сквозь летящий снег стареющими глазами рассмотрел дед Мороз надпись: свв.Симон, Гурий и Авива. Он поцеловал икону и положил ее себе в карман. В это время сзади раздались крики, брань, вопли: все место, где он только что торговал, было оцеплено конными и пешими солдатами. Так как по новому закону нельзя было торговать на рынке, то солдаты и стражники уводили мужчин и плачущих женщин.

Правитель же, возвратившись домой, поставил икону к себе в почетный угол. Его сестра была очень довольна.

— Хорошо, — сказала она, — что святые угодники встретили тебя в нищете и убожестве. Значит, их любовь не оскудевает.

* * *

Однажды правитель все-таки был схвачен. Его увели из дома сестры позднею ночью. И он, и сестра полагали, что более не увидятся. Прощаясь, сестра перекрестила его и благословила иконою Трех Святителей.

Вскоре его судили. Десятки свидетелей вызваны были, чтобы установить его прежние преступления. Тут были рабочие и служащие, вдовы, извозчики, булочники, торговцы, ремесленники, русские и евреи, армяне, татары — все говорили одно. “Мне не в чем его упрекнуть”. “Он мне помог, когда заболел муж”. “Он спас нашу семью — дети до сих пор за него молятся”. “Если б не он, я бы сгнил в тюрьме понапрасну”. Некоторые улыбались ему, кланялись, как знакомому. Правитель сидел и поглаживал бороду.

Так как никто ни в чем не укорил его, суд присудил его не к смерти, а к многолетнему заключению. Правитель все так же поглаживал бороду. Его отвезли в новое место, монастырь, обращенный в тюрьму. Там поселился он в келии. Некогда этот монастырь был славен своими иконописцами и стоял на взгории, за чертой города. “Быть может, — думал правитель, — в этой же самой келии, за таким же вот столиком и трудился благочестивый инок”. Теперь стены были исчерчены надписями. “Прощай, мама!” — читал он на одной. “Господи, не остави меня!” — на другой. “Умираю” — на третьей. Правитель хорошо знал грозную правду этих строк. Не раз старческий его сон прерывался грохотом подъезжавшей машины — в ней увозили осужденных. Правитель был уверен, что и его очередь близко, ибо, думал он, власть недовольна, что его нельзя было приговорить открыто, и наверное умертвит тайно.

Но шло время, за ним не являлись. Весна наступила, и в бледно-золотом небе, за городом, над полями пел жаворонок, ручьи затопляли низины и серебрились: все это правителю виделось воображаемо. Окно же его выходило на город — на древнем холме его в свете весеннего солнца все так же вздымались зубчатые стены и башни, белели соборы и их золотые шлемы под вышним крестом. Все было, отсюда, такое же, как и тогда, когда один из дворцов занимал сам правитель. Затем наступило лето. Пыльно-златистая дымка висела по вечерам над городом. Осень ее сняла и расцветила склоны холма над рекой, в садах, пестрыми красками.

И уж опять приближалась зима. На Михайлов день поднялась и метель, под вечер потонувшая в мокрой грязи. Правитель думал о надвигающихся холодах.

В ночь на пятнадцатое ноября он видел сон — будто бы он в родной деревне, на поляне, и так необычно светит солнце, так все полно светом его и благоуханием, так вечны, блаженны деревья, и травы, и птицы, что это, конечно, иной мир. И три лица, знакомых и таинственных, возникают из света, и как бы проходят вблизи, райским веянием.

Правитель проснулся в большом волнении. День странно начинался для него. После полудня постучали в дверь. Вошли тюремщики и объявили: он свободен.

* * *

Правитель возвращался пеший. Идти было далеко, чрез весь город. Он нес в руке узелок с вещами, шел серединою улицы, и снег медленно таял на его бороде. Он думал о сестре, ее добром сердце, и о том, как вот он счастлив, что его любят и ему есть куда вернуться. Проходя мимо прежнего своего дворца, правитель улыбнулся. Далее, без труда нашел в одном из тихих, старых переулков дом своей сестры. Деревья сада были запушены снегом. Свежий следок вел от калитки к крыльцу.

“Господи”, — воскликнула сестра, увидев его: “Ты! Значит, не напрасно видела я нынче во сне трех святителей с найденной тобой иконки!”

И взглянув на отрывной календарь, увидели они, что сегодня, пятнадцатого ноября, день свв. Симона, Гурия и Авивы.

* * *

Сестра правителя прежде была придворной. Теперь шила белье, готовила и убирала. Зимою разгребала снег у домика. Правитель же давал уроки, а в свободные часы клеил и мастерил игрушки для детей. Часть их он продавал, а часть раздаривал знакомым детям к Рождеству. Так что все более слыл он средь них Дедом Морозом. И хотя жил почти нищенски, чувствовал себя довольно хорошо. Но сестра, по слабости здоровья, недолго могла вынести эту жизнь. Весною она тяжко заболела. Правитель ухаживал за нею, как умел. Почувствовав приближение смерти, она потребовала икону Трех Святителей, благословила ею брата, как тогда, когда считала, что ему уж не вернуться.

Коснеющим языком сказала:

— Это твои заступники. Храни икону.

Правитель сам сколачивал ей гроб. Старческие слезы орошали его. Правитель глубоко страдал. Теперь он оставался совершенно одиноким, бесприютно-сирым. Он хоронил сестру в теплый день мая. Сирень цвела в садике, жасмин распускался за забором. Нежно горел золотом купол соседней церкви. Правитель сам, на тележке, с помощью мальчика со двора, вез прах сестры на кладбище. Легкий ливень пронесся над свежезасыпанной могилою, и еще ярче блистали и благоухали молодые клены и березки. На обратном пути правитель обессилел. Он отдал тележку мальчику, а сам остановился у заставы, сел на тумбу и жалел, что не его прибрал Господь в могилу.

В это время видит он извозчика, медленно к нему подъезжающего.

— Что ты тут сидишь на тумбе? — спрашивает возчик.

— Я устал.

— Садись, подвезу.

— У меня нечем заплатить.

— Ничего. Мне по дороге.

И тогда правитель сел.

— Куда же ты везешь меня? — спросил правитель.

Возчик обернул к нему лицо с длинной седою бородой.

— Я тебя давно знаю. Ты бывший правитель. Раньше хорошо жил, а теперь бедствуешь. Значит, так воля Господня. Я тебя уважу. Вот, везу.

Они ехали шажком и рысью, в направлении дома правителя. Но не доезжая его, возчик остановился у церкви.

— Вот, — сказал возчик, — я и доставил тебя. Слезай.

Правитель был несколько удивлен, что его привезли сюда, но покорно слез. Хотел было поблагодарить возчика, но тот как-то быстро исчез за углом.

Тогда он вошел в церковь. Всенощная начиналась. Правитель, ни о чем не думая, но не колеблясь, медленно прошел в дальний уголок церкви, где горели свечи пред иконою. Подойдя ближе, он слегка наклонился, чтобы лучше разглядеть икону, которой раньше, будто бы, здесь не было. На ней изображались три старца — один с седою бородой в темной ризе, другой с темной бородой в ризе мелкими крестиками, третий со священной книгой у груди в левой руке, пальцы же правой подняты для благословения. Подпись под ними:

* * *

Когда после долгой молитвы правитель поднялся, сердце его было легко и благоуханно, как сирень и жасмин, и как бледное золото облаков. Он теперь знал, что Господь, чрез святых своих праведников, посылает ему еще новую жизнь, и зовет его окончательно к одиночеству и нищете.

Рассказ приводится по автографу Б. Зайцева, хранящемуся в ЦГАЛИ (ф. 1623, оп. 1, ед. хр. 6).

Источник: Борис Зайцев. Странное путешествие. Рассказы, очерки, письма. Вступительная статья, публикация и комментарии М. Мироновой. // Наше наследие. III (15). 1990. С. 88-89

Примечание редакции сайта halkidon2006.orthodoxy.ru:

Мученики Гурий, Самон († 299-306) и диакон Авив († 322) пострадали за исповедание христианства в городе Эдессе. Память в Православной Церкви 15 (28) ноября.

Молитва святым мученикам и исповедникам Гурию, Самону и Авиву
Б. К. Зайцев

Copyright © 2006-2016 Библиотека "Халкидон"
При использовании материалов сайта ссылка на halkidon2006.orthodoxy.ru обязательна.