Небезызвестна мне важность похвальных речей на торжественных собраниях, но сколько знаю это, столько же сознаю и свою немощь. Ибо предмет слова требует, чтобы сказано было нечто достойное собравшихся, достойное как той надежды, которую имеют на меня, так и самого предмета. Поскольку сегодня с величайшим торжеством совершаем память мучеников, то всякий ум напряжен, всякий слух приготовлен, ожидает, что сказано будет нечто достойное мученика, и из любви к мученику приходит на собрание. И благопризнательные дети требуют великих похвал родителям, и не попустят, чтобы малостью говорящего подверглось опасности величие хвалимых. Поэтому чем больше усердия, тем больше опасность.

Что же мне делать? Как и вашим желаниям удовлетворить, и самому не пойти отсюда, не воспользовавшись настоящим случаем? Посоветую каждой душе: с каким запасом в памяти пришла сюда, то и обновить в мысли, и идти отсюда, напитавшись этим, возвеселив себя собственным своим напутствием. Пусть вспомнят мученика все те, которые насладились им в сновидениях, которые, приходя на сие место, имели его соучастником в молитве, которым, будучи назван по имени, предстал он самим делом, которых привел домой из путешествия, которых излечил от болезни, которым возвратил уже умерших детей, которым продлил срок жизни. Собрав все это, составьте похвальное слово из общих вкладов. Каждый, что знает, сообщи другому незнающему, а чего не знает, займи у знающего, и таким образом, угостив друг друга общим приношением, извините мою немощь.

Ибо вот похвала мученику — богатство духовных дарований. Не имеем нужды прославлять его по закону мирских похвальных слов, не имеем нужды говорить о знаменитых его родителях и предках: стыдно украшаться чужими нарядами тому, кто сияет собственною добродетелью. По законам обычая включается и это в похвальные речи, а закон истины требует, чтобы у каждого была собственная похвала. Коня не делает скорым превосходство в беге его отца; не похвала псу, что рожден самыми борзыми псами. Но как совершенство всякого другого животного рассматривается в нем самом, так и у человека своя похвала, свидетельствуемая личными его заслугами. Что для сына знаменитость его отца? Так и мученик сей не от других заимствовал знаменитость, но сам продолжением жизни зажег светильник славы. От Маманта — прочие, а не от других — Мамант. Дети, научившиеся у него благочестию, им да прославятся. Сам он из себя источает добродетель. Это не весенний поток, славящийся слиянием чуждых ему вод, но источник, из собственных недр изливающий доброту. Подивимся мужу, который не чужим убранством украшен, а славен своим собственным. Видишь славных воспитателей коней? Видишь белеющиеся их памятники? Видишь, как мимо этих камней проходят без внимания? А памятью мученика вся страна подвигнута, весь город принимает участие в празднике: не сродники стекаются на гробы отцов, а все приходят на место благочестия. Этого вождя истины именуют отцом, а не виновников плотской жизни называют отцами. Видишь, как чествуется добродетель, а не богатство. Так Церковь, чем чтит предваривших, тем самым возбуждает живущих еще. "Не домогайся, — говорит она, — ни богатства, ни мудрости мира "преходящей" (1 Кор. 2, 6), ни славы увядающей — все это исчезает вместе с жизнью, но будь создателем благочестия — оно и на небо вознесет тебя, оно уготовит тебе и бессмертную и продолжительную славу у людей".

Поэтому если кто помнит пастыря, то пусть не дивится богатству, потому что собрались мы не богатого хвалить. Не богатому дивясь, уходи отсюда, но бедности, соединенной с благочестием. Пастырь — не важное, не мудрое звание. Рассердившись, в укор оскорбившему тебя не говоришь ли: ты пастырь? Пастырь ничего не имеет более, кроме насущного пропитания, надевает суму, носит посох и дневной запас, нисколько не заботится о завтрашнем дне, он враг зверям, союзник кротких животных, избегает торжища, избегает судилищ, не знаком с доносчиками, не знаком с торговлею, не знает богатства, не имеет собственного крова, живет под общим покровом мира, ночью смотрит на небо и по звездам изучает чудеса Творца. Пастырь? Не постыдимся истины, не будем подражать языческим баснотворцам, не станем облекать истину в благолепие слов.

Истина нага, не требует защитников, сама себя показывает. В большем числе отношений это униженно, но тем более подивимся похвале. Пастырь и убогий — вот почетные титулы христианина. Если будешь искать началовождей в училище благочестия, то это рыбари и мытари. Если будешь искать учеников — это убогие выделыватели кож. Ни одного нет богатого, нигде нет знаменитости. Все это упразднилось с миром. Итак, смотри, чей день празднуем, ради кого все мы светлы, ради кого изменилась жизнь.

Поскольку упомянули мы о пастыре, то не презирай сего именования. Слышал ты, что первый угодивший Богу Авель был пастырь. А кто подражатель его? Моисей, великий законодатель, избежавший гнева Фараонова, возненавидевший злоумышление соплеменников, был пастырем на горе Хорив и во время пастырства беседовал с Богом. Увидел он ангела в купине не тогда, когда стал судьею, а будучи пастырем удостоился оной небесной беседы. Кто после Моисея? Патриарх Иаков, который в пастырствовании показал терпение за истину и в малом образе запечатлел всю жизнь свою. Кому передал он ревность? Давиду. Давид от пастырства перешел на царство, потому что и пастырское, и царское звание — родные сестры, за исключением того, что одному вверено управление неразумными, а другому — разумными существами. Таким образом, пастырское звание служит основанием звания высшего. Потому Господь, совокупляя в Себе то и другое, есть и Пастырь, и Царь: над неразумными пастырствует, а более разумных вводит в управление Своего царства. Хочешь ли знать, каково достоинство пастыря? "Господь пастырь мой" (Пс. 22, 1). А каким образом пастырская должность — сестра царской? "Кто сей Царь славы" (Пс. 23, 8)? Тот, кто здесь пастырь, там царь. И не подумай, что другими это засвидетельствовано, а сам Он стыдится сего наименования. Напротив того, умолчав о ложных пастырях, Себе присвоил истинное свидетельство пастырства. "Я есть пастырь добрый" (Ин 10, 11). "Я — Господь, Я не изменяюсь" (Мал. 3, 6). И когда говорит о чем-либо великом: "Я Господь... один распростер небеса и Своею силою разостлал землю" (Ис. 44, 24; 45, 12), и когда говорит что-либо иное достойное того, чтобы сказать сие о Боге, так выражается Пастырь добрый. Отгоняет пастырей ложных и Себе присваивает истину: "Я есть пастырь добрый". Узнай, кто Пастырь и кто Пастырь добрый? Сам толкует: истинный "пастырь жизнь свою полагает за овец. А наемник же не пастырь, которому овцы не свои, нерадит, когда видит приходящего волка" (Ин. 10, 11-13).

Здесь Церковь спрашивает: если Господь — Пастырь, то кто же пастырь-наемник? Не диавол ли пастырь-наемник? Кто же волк? Конечно, диавол есть волк — этот дикий, хищный, коварный зверь, этот общий всех враг. Поэтому пастырь-наемник пусть имеет собственное свое именование. Пастырями-наемниками Господь назвал тех, к кому тогда обращал речь. И теперь есть (лучше бы их не было), есть приобретающие себе наименование наемников. Тогда разумелись архиереи и фарисеи, и весь этот иудейский раскол. Их назвал пастырями-наемниками, их, которые не ради истины, но ради собственной корысти приняли на себя власть пастырства. Которые из суетного лицемерия молятся, чтобы поедать хлеб вдовиц и сирот (Мф. 23, 14), те наемники. Которые служат собственной выгоде, гоняются за настоящим, не имеют в виду будущего, те наемники, а не пастыри.

И ныне много наемников, посвятивших жизнь свою жалкой славе; они и ныне о здравых словах Господа производят распрю. Ибо, когда Господь сказал это, произошла распря в них: одни говорили: "одержим бесом"; другие: бес не может слепые очи сделать видящими (Ин. 10, 19-21). Видишь, как стара эта страсть к распрям. Ибо "лопата" скоро отделяет плевы от пшеницы (Мф. 3, 12), легкое и непостоянное отлучает от питательного, а годное для духовной пищи остается у земледелателей. Для того и распря была, и одни говорили так, другие иначе. Иудеям прилично быть в распре. Церковь Божия, приняв "хитон не сшитый, а весь тканый сверху" (Ин. 19, 23), который воины соблюли не разодранным, Церковь, облекаясь во Христа, да не раздирает одежды.

"И знаю Моих, и Мои знают Меня" (Ин. 10, 14). Еретик воспользовался этими словами к составлению своей хулы. Вот, говорит он, сказано: "знают Меня Мои, и знаю Моих". Что такое значит знать? Уразумевать сущность? Измерять величину? То ли самое постигать о Божестве, что обещаешь ты своими дерзкими устами? Или не разумеешь предшествовавшего, какая мера ведения? Что знаем о Боге? "Овцы Мои слушаются голоса Моего" (27). Вот как уразумевается Бог: через слышание заповеди Его и через исполнение слышанного. Вот ведение Бога — соблюдение заповедей Его. Почему же не пытливое уразумение сущности Божией, не изыскание премирного, не примышление невидимого? "Знают Меня Мои, и знаю Моих". Довольно тебе знать, что Пастырь добр, что положил душу за овцы. Вот предел богопознания! А как велик Бог? Какая мера Его? Каков Он в сущности? Подобные вопросы опасны для вопрошающего и затруднительны для вопрошаемого. Лучшее обращение с ними — молчание. "Овцы Мои слушаются голоса Моего", — сказал Он, а не спорят о Нем, то есть, не остаются преслушными, не входят в состязания!

Слышал ты Сына; сам не входи в тонкости об образе рождения, не подводи под причину не обусловливаемого причиною, своим сечением не разграничивай соединенного. Поэтому предварительно оградил тебя евангелист; и прежде ты слышал, и слышишь, конечно: "в начале было Слово". Чтобы не почесть тебе Сына человеческим порождением, происшедшим из несуществующего, евангелист сказал тебе: "Слово", означая бесстрастие; сказал: "было", означая, что не во времени; сказал: "в начале", чтобы рожденного соединить с Отцом. Видишь, как покорная овца слушает Владычнего гласа. "В начале", и "было", и "Слово". Не говори, как "было"? И если "было", то не рождено; и если рождено, то не "было". Кто говорит так, уже не овца: кожа овцы, а изнутри говорит волк. Пусть знают наветники! "Овцы Мои слушаются голоса Моего". Слышал ты Сына — уразумей подобие Его Отцу, говорю, подобие, по немощи сильнейших, а по самой истине (не боюсь приступить к истине, я не склонен к клевете) разумею тождество, сохраняя личные свойства Сына и Отца. В ипостаси Сына представляй Отчий образ, только соблюди точное понятие изображения, только разумей богочестно: "Я в Отце и Отец во Мне" (Ин. 14, 10), представляя себе не слияние сущности, но тождество отличительных черт.

Но, кажется, возлюбленные, совершилось дело, само себе противоречащее, потому что благопокорность вашего слуха понудила и мою немощь сказать нечто в сем собрании, чтобы сила Божия наиболее открылась в немощи орудия. Ибо для того, может быть, преизбыточествовала моя немощь, чтобы более прославился Укрепляющий немощное. Возвращающий же сие наше торжество, полагающий предел прошлогодним молитвам и возглавляющий наступающее лето (ибо один и тот же день заключает у нас собою протекший круг времени и служит началом вновь наступающему), и так собравший нас и даровавший нам силы к действию на будущее время, да сохранит нас в оное невредимыми, не обиженными, не расхищенными от волка, да соблюдет и Церковь сию непоколебимою, огражденною великими столпами мучеников, да отвратит все злоухищрения и искушения еретических беснований, да даст же нам в безмолвии поучаться словесам Божиим и познавать дарованную благодать Духа, потому что Ему слава и держава со Святым Духом ныне, и всегда, и во веки веков! Аминь.

Примечания:

[1] Память сего св. мученика совершает св. Церковь 2-го числа сентября месяца.

Святой мученик Мамант
Святитель Василий Великий