Предстоятель сей Церкви и наставники неуклонного благочестия и добродетельной жизни имеют много сходства с учителями грамоте и наставниками в первоначальном чтении. Учителя, приняв от родителей детей юных и еще не твердых в речи, не тотчас приводят их к окончательным познаниям, но, начертав сначала на восковой таблице альфу и следующие буквы, учат узнавать их названия и упражняют руку в их начертании; далее ведут к слогам, а затем учат произношению слов. Так и вожди Церкви, приводя слушателя сначала к первоначальным учениям, затем преподают ему совершеннейшее знание.

Итак, поскольку в предшествовавшие два дня мы обуздывали привязанность к наслаждениям гортани и чрева, то не подумайте, что и ныне я буду говорить о том же, — как хорошо отказаться от мяса и воздерживаться от смехолюбивого и шумливого вина, остановить усердие поваров и совершенно утомляющуюся руку виночерпия. Об этом мною достаточно сказано, и вы делами показали действенность убеждения. Вам, освоив первоначальное учение, хорошо постепенно передать прочие, высшие и более приличные мужам наставления.

Итак, есть пост и нетелесный, есть воздержание невещественное, относящееся к душе, — удержание себя от зла; его ради нам узаконено и воздержание от яств. Поститесь от злобы, воздерживайтесь от пожелания чужого, удерживайтесь от неправой корысти; умерщвляйте голодом сребролюбие мамоны, да не будет в доме дорогих украшений; от насилия и хищения. Ибо что пользы, если ты не подносишь к устам мяса, а угрызаешь брата злобою? Или какая выгода, если ты своего не ешь, а неправо взял принадлежащее бедному? Какое же это благочестие, если, пия воду, уготовляешь коварство и жаждешь, по злобе, крови? Постился, конечно, вместе с одиннадцатью и Иуда, но, не укротив сребролюбивого нрава, не получил от воздержания никакой пользы во спасение. И диавол не ест, ибо он дух бестелесный; но по причине злобы он ниспал с высоты. Подобным образом и каждый из демонов ни кушанья не употребляет, ни в многопитии или пьянстве не может быть обвинен — природа не дала им возможности принимать снеди. Однако ж, и ночью и днем блуждая по воздуху, они суть делатели и слуги злобы и тщательно строят против нас козни. Они истаевают от зависти и ненависти, которых хорошо избегать, если мы, люди, хотим быть своими Богу, тогда как они испали из содружества с добром.

Любомудрие да руководит образом жизни христиан, и душа да бегает пагубы зла. Ибо если, воздерживаясь от вина и мяса, мы виновны в грехах воли, то предсказываю и наперед свидетельствую: не принесут нам никакой пользы вода, и овощи, и бескровный стол, если мы не имеем внутреннего расположения, подобного внешней видимости.

Пост узаконен для чистоты души; если же он оскверняется иного рода намерениями и действиями, то для чего напрасно тратим воду, которую пьем? Для чего возделывать эту несмываемую и чрезмерную грязь? Что пользы от телесного поста, если нечист ум? Ибо никакой нет пользы, если колесница прочна и упряжь в порядке, а возница не в своем уме. Что пользы в корабле, хорошо устроенном, если кормчий будет пьян? Пост — основание добродетели. Но как основание дома и дно корабля, хотя бы были весьма твердо положены, бесполезны и не имеют никакой цены, если следующее затем в них построено неискусно, — так и от воздержания в пище нет никакой пользы, если к нему не приложатся и за ним не последуют и прочие правые дела. Страх Божий да учит говорить что прилично, не говорить пустого, знать время и меру, и слово необходимое, и ответ уместный; не говорить безмерно, не осыпать собеседников градом слов. Ибо потому нежнейшая из перепонок, прикрепляющая язык к нижней полости рта, и называется уздою, чтобы не говорить беспорядочного и неблагопристойного; язык да благословляет, а не злословит, поет, а не поносит, хвалит, а не порицает. Опрометчивая рука да свяжется памятованием о Боге, как цепью. Мы потому постимся, что поношениями и заушениями оскорбили нашего Агнца пред пригвождением; мы, ученики Христовы, не поревнуем иудейскому обычаю.

Если мы так будем расположены, то Исаия скажет нам: почто в судех и сварех поститеся и биете пястьми смиреннаго? (Ис 58, 4). Научись от того же пророка действиям искреннего и чистого поста: Разрешай всяк соуз неправды, разрушай обдолжения насильных писаний... раздробляй алчущым хлеб твой и нищыя безкровныя введи в дом твой (Ис 58, 6-7). Настоящее время представляет нам обилие лишенных одежды и крова, ибо множество пленных находится у дверей каждого. И в странниках и пришельцах нет недостатка, везде можно увидеть протянутую просящую руку. Дом их — воздух под открытым небом, гостиницы — портики, улицы и пустыри на площадях. Подобно ночным воронам и совам, они скрываются в трущобах. Одежда их — изорванные лохмотья... земледелие — расположение милосердствующих... пища — что перепадает от кого-нибудь... питие, как бессловесным — источники; сосуд для пития — пригоршни; кладовая — пазуха, и та если не разорвана, а удерживает влагаемое; стол — сжатые колена; постель — земля; баня — та, которую Бог устроил и дал всем вообще, — река или озеро. Жизнь их скитальческая и дикая; не такова она была сначала, но стала таковою от несчастия и нужды.

Им помоги, постящийся! О несчастных братьях позаботься! Что ты отнял у своего чрева, предложи алчущему. Страх Божий да будет справедливым уравнителем. Благоразумным воздержанием уврачуй два противоположных страдания: свое пресыщение и голод брата. Так делают и врачи: одних истощают, других насыщают, чтобы чрез прибавление и отнятие (пищи) каждому сберечь здоровье. Послушайте доброго увещания; да отворит наше слово двери достаточных; совет наш да введет бедного к имущему.

Одно же слово да не обогатит нуждающихся; предвечное Слово Божие да даст им и жилище, и одр, и трапезу. Ласковым словом оплодотворяй употребление твоих стяжаний. Кроме этих, есть и другие нищие — больные и лежащие. Каждый пусть заботится о соседях. Не попускай, чтобы другой послужил твоему ближнему. Да не возьмет другой сокровища, тебе предложенного.

Обними несчастного, как золото. Заключи в объятия потерпевшего несчастие, как твое здравие, как спасение жены, детей, домашних и всего дома.

Убогий и больной вдвойне беден. Ибо здоровые из неимущих переходят от двери к двери, ходят по имущим; сидя на перекрестках, взывают ко всем проходящим. Эти же, связанные болезнию, заключенные в тесных жилищах и в тесных уголках, как Даниил во рве, ожидают тебя, богобоязливого и нищелюбца, как Аввакума. Будь другом пророку посредством милостыни, предстань нуждающемуся скорым и неленостным кормильцем. Даяние не убыточно. Не бойся; плод милостыни произрастает обильно. Посевай раздавая, и исполнишь дом добрых приобретений.

Но скажешь: и я беден. Пусть так; и все же давай. Давай что имеешь, Бог не требует сверх сил. Ты дашь хлеб, другой — чашу вина, иной — одежду, и таким образом общим сбором уничтожается несчастие одного. И Моисей на издержки по скинии получил не от одного слуги Божия, но от всего народа. Один богач принес ему золото, другой — серебро; бедный — кожи, беднейший бедного — шерсть (см.: Исх 35, 21—29). Видишь ли, как и малая лепта вдовицы превзошла вклады богатых. Ибо она высыпала все, что имела, у тех же не многое выпало (см.: Мк 12, 43-44).

Не презирай лежащих как ничего не стоящих. Подумай, кто они, и найдешь их цену. Они носят на себе образ Спасителя нашего. Ибо Человеколюбец дал им собственный образ, чтобы им устыдить несострадательных и нищененавистников; они подобны тем, которые указывают насилующим их на Царские изображения, чтобы образом Владычествующего устыдить презрителя. Они — сокровищехранители ожидаемых благ, привратники Царствия, отверзающие двери для добрых и заключающие для жестоких и человеконенавистников. Они — и сильные обвинители, и добрые защитники. Защищают же и обвиняют не словом, но видом своим пред Судиею. Ибо делаемое для них взывает к Сердцеведцу внятнее всякого глашатая. Ради них начертан нам и Страшный Суд вестниками Божиими, о котором вы часто слышали.

Там я вижу Сына Человеческого, грядущего с небес, идущего по воздуху, как по земле, окруженного тьмами Ангелов; потом — возвышающийся Престол славы и все племена человеческие, какие ни приходили в бытие, и освещались солнцем, и вдыхали этот воздух, разделенные на две части и предстоящие судилищу. Стоящие с правой стороны названы овцами, а те, кто на другой, слышу я, названы козлищами, навлекшими на себя это название по сходству нравов. Слышу там речи Судии к подсудимым и ответы судимых Царю. Каждому назначается в удел что ему следует: проводившим жизнь хорошую — наслаждение Царствием, а человеконенавистникам и злым — огненное мучение, и притом вечное. Все это описано тщательно (см.: Мф 25, 31-46). Это строгое судилище живо изображено словом не для иного чего, как для того, чтобы научить нас пользе благотворительности. Ибо она содержит жизнь, она — мать бедствующих, учительница богатых, благая детопитательница, попечительница о старцах, казнохранилище нуждающихся, всеобщее пристанище несчастных; она делит свои заботы всем возрастам и несчастиям.

Ибо как судьи на пустых человеческих состязаниях, трубою провозглашая свою щедрость, всем подвизающимся на месте борьбы обещают богатую раздачу, так и благотворительность призывает к себе всех, находящихся в трудных обстоятельствах, разделяя приходящим не награды за удары, но пособия против несчастий. Она выше всякого похвального дела; она усердствует ради благого Бога, возлюблена Им и весьма близка Ему. Таким образом, первым совершителем благих и человеколюбивых дел является нам Сам Бог. Ибо создание земли, и украшение неба, и благоустроенную перемену времен, и теплоту солнечную, и охлаждающую природу льда, и все частности Бог постоянно производит не для Самого Себя, ибо Он не имеет в этом нужды, но для нас. Он — невидимый земледелец, производящий для людей пищу. Он — благовременный сеятель и мудрый ороситель. Ибо Он, по слову Исаии (см.: Ис 55, 10), дает семя сеящему и воду из облаков; то тихо орошает ею землю, то стремительно льет ее на борозды полей. Когда же посевы выросли и поспела зелень, тогда, рассеяв облака по всему небу, освобождает от покрова солнце, которое распространяет теплоту и огневые лучи, чтобы колосья созрели к жатве. Он взращивает и виноград, заготовляя в свое время питие жаждущему; питает для нас разного рода стада, чтобы у людей была обильная пища, чтобы кожи одних животных, производя шерсть, доставляли покров, а других — давали нам обувь. Видишь, что первый любитель благотворительности — Бог, питающий алчущего, напояющий жаждущего и одевающий нагого так, как сказано выше.

Если же пожелаешь услышать, как заботится Он и об удрученных болезнию, то узнай. Кто научил пчелу делать воск и вместе с ним мед? Кто заставил сосну, теревинф (небольшое дерево из семейства фисташковых. — Прим. ред.) и мастиковое дерево источать этот жирный сок? Кто сделал страну Индийскую матерью сухих и благовонных плодов? Кто возрастил маслину, помогающую в телесных страданиях и болезнях? Кто научил нас распознавать корни растений и узнавать заключающиеся в них свойства? Кто создал дающее здравие врачебное искусство? Кто извел из земли источники теплых вод, то исцеляющие нас от холода и влажности, то разрешающие сухость или затвердения? И можно благовременно сказать с Варухом: Сей... изобрете всяк путь хитрости и даде ю Иакову отроку Своему и Исраилю возлюбленному от Него (Вар 3, 36-37). Отсюда искусства, действующие при помощи огня и без огня, и другие — при помощи воды, и бесчисленные изобретения ремесел, чтобы нужды жизненные удовлетворялись без недостатка. И, таким образом, Бог есть первый изобретатель благотворительности, богатый и вместе сострадательный Податель необходимого для нас.

Мы же, каждою буквою Священного Писания наставляемые соревновать Господу и Зиждителю нашему, насколько доступно для смертного подражание Блаженному и Бессмертному, все обращаем к собственному наслаждению: одно отделяем для собственной жизни, другое сберегаем наследникам; о несчастных же — ни слова, о нищенствующих — никакого благого попечения. О немилосердное сердце!

Человек видит человека, нуждающегося в хлебе, не имеющего необходимой живительной пищи, но не помогает ему с готовностию и не подает ему спасения, а оставляет без внимания, как какое-нибудь зеленеющее растение, несчастно засыхающее от недостатка воды; и это делает человек, обладая через край текущим богатством и имея возможность на многих излить утешение от имущества! Ибо как разлив одного источника утучняет много пространных равнин, так и богатство одного дома достаточно для спасения множества бедных, если только скупое и необщительное сердце, как камень, попавший при выходе, не задержит разлива.

Не все для плоти, поживем несколько и для Бога. Ибо ощущение и услаждение от пищи получает малая часть плоти — гортань; а пища, перегнив в желудке, наконец извергается. Милосердие же и благотворительность суть дела, любезные Богу, и если обитают в каком человеке, то обожествляют его и образуют по подобию Всеблагого, чтобы он был образом Первого, и чистого, и всякий ум превосходящего Существа.

Какой же конец обещан такой ревности? Здесь — добрая надежда и радостное ожидание, а потом, когда, оставив сию скоропреходящую плоть, преоблачимся в нетление, — блаженная жизнь, непрестающая и негибнущая, где уготованы некие дивные и ныне неизвестные наслаждения.

Итак, вы, сотворенные разумными и имеющие ум, который служит истолкователем и учителем Божественных повелений, не обольщайтесь преходящим. Приобретите то, что никогда не оставляет приобретшего; определите меру пользованию жизнию. Не все ваше, но часть пусть принадлежит и бедным, любезным Богу. Ибо все принадлежит Богу, общему Отцу. Мы же — как бы братья родные; братьям же всего лучше и справедливее разделять наследство поровну. В противном случае, если один присвоил себе более, чем другой, остальные пусть воспользуются хотя бы частию. Если же кто захотел бы быть господином всего вообще, лишая братьев и самой третьей или пятой части, тот злой тиран, непримиримый варвар, ненавистный зверь, радостно отверзающий пасть только на пищу; такой суровее самих зверей. Даже и волк допускает волка к еде, и собаки во множестве терзают один труп; он же, ненасытный, никого из единоутробных не допускает к участию в богатстве. Тебе достаточно умеренного стола; не пускайся в это море необузданного пирования. Ибо тебе угрожает жестокое кораблекрушение, не о подводные камни сокрушающее, но ввергающее в глубочайшую тьму; попавший туда никогда не выйдет.

Пользуйся, но не злоупотребляй — этому учит тебя и святой апостол Павел (см.: 1 Кор 10, 23); позволяй себе умеренное наслаждение; не упивайся удовольствиями. Не будь губителем почти всех животных: четвероногих, больших, малых, птиц, рыб, легко добываемых, редких, дешевых и дорогих. Не наполняй потом многих ловцов одно чрево, точно глубочайший колодезь, который не могут наполнить множество человек. Ради роскошествующих не остается спокойною и бездна морская. Ловят не только плавающих в воде рыб; но и те жалкие животные, которые движутся на дне морском, извлекутся на сушу и на этот воздух. Так не утаились различные роды устриц; ловится морской еж, попадает в сеть ползающая сепия. И полип, приросший к камням, отрывается от них, и раковины извлекаются из самых бездн. И все роды животных, как те, которые плавают по волнам, так и те, которым определено населять дно морское, извлекаются на воздух, причем изобретательность любителей наслаждений измышляет для них всевозможные сети.

Что же влечет за собою роскошь? Где ни появится это зло, оно, как болезнь, необходимо влечет за собою свои дурные последствия. Решившиеся иметь роскошный и изнеженный стол необходимо вовлекаются в постройку великолепных зданий и издерживают много средств на просторные дома и изысканное украшение их; при этом заботятся о красоте одров, убирая их цветными и всячески испещренными коврами; делают очень дорогие серебряные столы — одни гладко отполированные, другие изукрашенные резьбою, так, чтобы служили им для гортани и насыщали взор изображенными на них картинами. Обрати со мною внимание и на остальное: чаши, треножники, кружки, рукомойные сосуды, блюда, бесчисленные роды стаканов; обрати внимание на шутов, актеров, музыкантов, певчих, острословов, певцов, певиц, танцовщиц, всю эту свиту распутства, на отроков, женственно прельщающих волосами, на бесстыдных девиц, по нескромности — сестер Иродиады, убивающих Иоанна...

В то время как все это совершается внутри дома, у ворот сидят бесчисленные Лазари: одни — покрытые тяжкими язвами, другие — с выбитым глазом, иные — оплакивают потерю ног, а некоторые из них совершенно ползают, претерпев лишение всех членов. Но, взывая, они не бывают услышаны, ибо мешает шум труб, песни самодовольных певцов и грохот смеха. Если же бедные как-нибудь посильнее постучат в двери, дерзкий привратник немилостивого господина, выскочив откуда-нибудь, отгоняет их палками, зовет беспощадных собак и бичами растравляет их раны. И отходят други Христовы, о которых прежде всего говорят заповеди, не получив ни куска хлеба, ни кушанья, с одним прибытком обид и ударов. Внутри же, где идет работа мамоне, одни, как переполненные водою корабли, извергают пищу, другие засыпают около стола, на котором стоят пред ними стаканы. Двойной грех обитает в этом доме: один — пресыщение упивающихся, другой — изгнание голодных нищих.

Если Господь видит это (а Он, конечно, видит всё), то что, по вашему мнению, последует за такую жизнь, скажите вы, ненавистники нищих? Или не знаете, что их ради Святое Евангелие провозглашает и подтверждает своим свидетельством все эти страшные и ужасные примеры? Описан там тяжко скрежещущий зубами и стонущий богач, роскошествовавший в виссоне и содержимый в бездне зол (см.: Лк 16,19-31). Другой, подобный тому, осужден на нечаянную смерть: вечером он совещался об утренней пище, но не дожил до луча утреннего (см.: Лк 12, 16-21). Не будем мертвы для веры и бессмертны для наслаждения. А такого образа мыслей держимся мы, когда желаем всем жертвовать плотскому обольщению, как домовладыки, не имеющие наследников, как постоянные господа на земле, во время жатвы заботящиеся о посеве, а во время посева надеющиеся порадоваться жатве, сажающие платан и ожидающие тени высокого дерева; сажающие финиковое зерно и ожидающие сладости плодов. И это часто бывает в старости, когда близка зима смерти, а жизни остается не ряд годов, а три или четыре дня!

Итак, помыслим, как существа разумные, что жизнь наша преходяща, что время текуче, непостоянно и неудержимо, как какой-нибудь речной поток, который все, что ни попадает в него, несет к конечной гибели. О если бы, будучи краткою и скоропреходящею, жизнь была безотчетна! Но в том-то и состоит ежечасная опасность, что не только за дела, но и за слова, произнесенные нами, должны мы дать ответ пред неподкупным судилищем. Потому и блаженный псалмопевец, имея в мысли подобное сказанному нами ныне, желает узнать срок своей кончины и умоляет Бога сказать ему число остающихся дней, чтобы приготовиться к обстоятельствам исхода и не смутиться вдруг, как неготовый путник, который во время самого путешествия ищет необходимых для пути запасов. Он говорит: Скажи ми, Господи, кончину мою и число дний моих, кое есть, да разумею, что лишаюся аз. Се, пяди положил еси дни моя, и состав мой яко ничтоже пред Тобою (Пс 38, 5-6). Смотри на благую заботу мудрой души, и притом в царском достоинстве. Ибо он представляет себе Царя царей и Судию судей и заботится о том, чтоб, снабдив себя прекрасным запасом исполненных заповедей, отойти готовым гражданином тамошней жизни, которой да достигнем все мы благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава во веки веков. Аминь.

Опять останавливаюсь пред зрелищем страшного явления Царя, которое начертывает Евангелие! Опять потрясается душа, прислушиваясь к страшным словам! Она как бы видит некоторым образом Самого Царя Небесного, грозно сидящего, как говорит Священное Писание, на престоле славы (Мф 25, 31), и величественный этот Престол, если только может быть престол, дающий место Невместимому, видит бесчисленные тьмы Ангелов, стоящих вокруг Царя; видит и Самого великого и грозного Царя, от неизреченной славы склоняющего взор на человеческое естество и на все поколения людей, когда-либо бывших от начала до времени этого страшного явления, — видит Царя, собирающего их к Себе, и по достоинству дел жизни каждому возвещающего суд: одним, которые в жизни избирали то, что право, дарующего стояние одесную, как сказано, а неправым и отверженным определившего жребий, соответственный делам их жизни; изрекающего тем сладкие и благие слова: Приидите, благословеннии Отца Моего (Мф 25, 34), а этим — ужасную и страшную угрозу: Идите от Мене, проклятии (Мф 25,41). Страх прочитанного до того овладел моею душой, что ум мой, кажется, вполне занят самим предметом и, не чувствуя ничего настоящего, нимало не имеет времени обращать внимание на что-либо другое, подлежащее исследованию и рассмотрению в слове; хотя немаловажно и заслуживает немалого изыскания — узнать, например, то, как приидет Вечносущий. Се, Аз с вами, говорит, есмь во вся дни (Мф 28,20); если же, как веруем, Он с нами есть, то как возвещается, что Он приидет, как бы не присущий ныне? Ибо если, как говорит апостол, о Нем бо живем и движемся и есмы (Деян 17, 28), то для Обдержащего все нет никакого способа местно отступить от тех, которых Он в Себе содержит, так, чтобы или ныне не быть Ему присущим обдержимым Им, или ожидать последних времен, чтобы прийти. Опять: какой престол у Бесплотного? Какое явление у Невидимого? Какой образ у Неописуемого? Как может быть изображен сидящим на Престоле Невместимый? Это и все подобное, как излишнее для настоящего времени, оставлю, а для общей пользы обращу, сколько могу, речь на то, каким образом не попасть нам в число отверженных. Ибо сильно, братия, сильно поразила мена угроза, и не отрицаю смущения моей души. Желал бы, чтобы и вы не презрительно относились к страху; ибо блажен муж, иже боится всех за благоговение (Притч 28,14), а иже презирает вещь, презрен будет от нея (Притч 13, 13), говорит негде слово Премудрости. Итак, прежде чем наступит время беды, позаботимся, чтобы не испытать печалей.

Каким же образом освободиться от этих страшных бед? Избрать тот путь жизни, который указало нам ныне слово Божие, — путь подлинно новый и живой. Какой это путь? Взалкахся... возжадахся... странен бех; и: наг, и болен, и в темнице... понеже сотвористе единому сих... менших, Мне сотвористе (Мф 25, 35-37, 40); потому и говорит: Приидите, благословеннии Отца Моего (Мф 25,34). Чему это учит нас? Тому, что благословение — это следствие соблюдения заповеди, а клятва — нерадения в соблюдении заповедей. Возлюбим благословение и бежим клятвы; ибо нам предстоит свободно избрать или не избрать то или другое; к чему с усердием будем стремиться, то и получим. Итак, преклоним к себе Господа благословения, Себе вменяющего попечение наше о нуждающихся, особенно теперь, в настоящее время, когда для этой заповеди открывается обширное приложение. Много есть нуждающихся в необходимом, многие бедствуют и самим телом, будучи изнурены злою болезнию. Заботясь о них, постараемся улучить для себя благое обетование. Ясно же это говорю об обезображенных тяжкою болезнию; чем больше их болезнь, тем, очевидно, больше и благословение тем, которые совершили труд, предписанный заповедию. Итак, что же нужно делать? Не идти против распоряжения Святого Духа, а оно состоит в том, чтобы не чуждаться имеющих общее с нами естество и не подражать осужденным в Евангелии — разумею священника и левита, несострадательно прошедшим мимо нуждающегося в помощи несчастного, которого, как говорит повествование, полумертвым оставили разбойники (см.: Лк 10, 30-37). Если они виновны потому, что не обратили внимания на раны, покрывающие нагое тело, то как останемся безвинными мы, подражающие виновным? Видишь человека, от злой болезни получившего вид четвероногого, вместо копыта и когтей подвязавшего к ладоням деревяшки, отпечатлевающего необыкновенный след на человеческих путях. Кто бы по этому следу признал, что этими оттисками означил свой путь человек? Человек прямой по виду, взирающий на небо, получивший от природы руки, чтобы они служили его делам, — этот человек склоняется к земле, становится четвероногим, и малого только ему недостает, чтобы стать бессловесным. От тяжелого и прерывистого дыхания из его груди невольно слышится мычание, и он, осмелюсь сказать более, делается несчастнее самых бессловесных. Ибо эти бессловесные вид, полученный от рождения, по большей части сохраняют до конца, и ни одно из них от какого-либо подобного несчастия не принимает иного вида. А здесь как будто переменилась сама природа, является какое-то иное, а не то, которое привыкли видеть, живое существо; руки у него заменяют употребление ног, колена становятся ступнями; а естественные ступни и лодыжки или совершенно отпадают, или, подобно лодкам, снаружи прицепленным к кораблю, бесцельно и как попало влачатся. Итак, видя человека в таких обстоятельствах, ужели устыдишься родства с ним, не выскажешь сострадания к ближнему, но возгнушаешься несчастием и возненавидишь молящего о помощи, убегая при приближении его, как от нападения какого зверя? Однако ж ты должен бы благоразумно рассудить, что прикасается же к тебе, человеку, Ангел и, будучи бесплотным и невещественным, не гнушается тобою, облеченным плотию и кровию? Но что я говорю, Ангел! Сам Господь Ангелов, Царь небесного блаженства ради тебя стал Человеком и возложил на Себя эту зловонную и грязную плотяность вместе с облеченною ею душою, чтобы Своим прикосновением исцелить твои недуги. Ты же, будучи одного естества с болящим, бежишь своего ближнего! Нет, брат, да не увлекает тебя злая воля! Познай, кто ты и над кем произносишь приговор. Над людьми! Ты, человек, не имеющий в себе ничего особенного сверх общего всем естества. Не предупреждай будущего. Осуждая страдание, являющееся пока в чужом теле, ты тем самым произносишь неограниченный приговор над всем человеческим естеством. Но и ты, подобно всем, причастен этому естеству.

Почему же никто из тех, кого ты видишь, не возбуждает в тебе сожаления? Видишь скитающихся людей: подобно животным, они рассеялись для отыскания пищи. Рубища, какими владеют, их одежда; палка в руках — это оружие, это и опора, да и та не пальцами держится, но какими-то ремешками привязана к ладоням. Дырявая котомка и кусок хлеба, испорченный плесенью и гнилью; эта котомка составляет для них очаг, дом, подстилку, кровать, кладовую, стол и все, что требуется для жизни. И ты не подумаешь о том, кто находится в таком положении? Человек, созданный по образу Божию, которому назначено господствовать на земле и иметь под своею властию, для служения себе, животных. Но он дошел до такого несчастия и так изменился, что внешний вид его возбуждает недоумение; он не носит на себе ясных признаков ни настоящего человека, ни другого какого-либо животного. Сравнишь ли его с человеком? Но человеческий образ отрицает подобное безобразие. Обратишься ли со сравнением к животным? Но и они не допускают подобия с тем, что видим. Нищие друг с другом только обращаются, собираются в кучу вследствие одинаковости страдания; составляя предмет отвращения для других, они по необходимости не гнушаются друг другом. Отовсюду изгоняемые, они, стекаясь друг к другу, составляют особый народ. Видишь ли нерадостных певцов, этот печальный и плачевный хор? Как они делают зрелище из своего безобразного тела, словно показывая какие редкости, показывают собирающимся вокруг них многоразличные болезни? Поэты печальных песней, певцы горьких песнопений, слагатели новой и жалкой трагедии, не чужими трагическими рассказами пользующиеся для изображения страданий, но своими собственными бедами наполняющие театральное представление! Какие изображения! Какие повествования! Какие рассказы от них слышим? Слышим, как они были отринуты родителями без всякой вины; как отгоняют их от общественных собраний, праздников и торжеств, как бы человекоубийц или отцеубийц, осужденных на вечное изгнание; они даже гораздо несчастнее этих последних, потому что человекоубийцам по переселении в другое место позволяют жить там с людьми, а те одни только бывают гонимы всеми повсюду, будто отъявленные всеобщие враги; их не считают достойными ни одного крова, ни общей трапезы; им не дозволено употреблять те же сосуды. И это еще не самое тяжелое: даже источники, общие для всех людей, не текут для них; даже реки считаются привлекающими осквернение от их болезни. Если собака своим кровожадным языком лакает воду, вода не считается отвратительною от прикосновения этого животного; если же приблизится к воде больной, то и вода тотчас объявляется негодною от этого человека. Вот что рассказывают они, вот на что плачутся! Потому-то по необходимости бросаются эти жалкие к ногам людей, умоляя всякого встречного. Часто плакал я при этом печальном зрелище, часто жаловался на самую природу и теперь при воспоминании об этом смущаюсь духом. Видел я жалостное страдание, видел зрелище, полное слез! На дороге лежали люди, лучше же сказать, не люди, но жалкие останки людей, имеющие нужду в некоторых знаках и удостоверениях, чтобы можно было поверить, что они были когда-то людьми. В них нет тех естественных признаков, по которым мы узнаем людей; они одни из всех ненавидят себя; одни проклинают день своего рождения и справедливо ненавидят этот день, положивший для них начало такой жизни. Эти люди стыдятся и называть себя этим общим всем именем, чтобы не оскорбить собою общего естества. Вечно в своей жизни бедствуя, они имеют постоянный повод для плача. Как ни взглянут на себя, всегда имеют побуждение плакать; недоумевают, какие части тела оплакивать, не существующие уже или оставшиеся; те ли, которые прежде истребила болезнь, или те, которые остаются для болезни; плакать ли о том, что видят на себе все это, или о том, чего даже и видеть не могут, лишившись от страданий зрения; о том ли, то должны рассказывать о себе это, или о том, что даже и рассказывать не имеют сил, потеряв от болезни голос; о том ли, что питаются такою пищею, или о том, что даже и ею не могут удобно пользоваться, потому что болезнь препятствует есть; о том ли, что чувствами имеют несчастие ощущать в себе то, что свойственно мертвецам, или о том, что лишились и самих чувств. Ибо где у них зрение? Где обоняние? Где осязание? Где прочие органы чувств, которые с постепенным распространением болезни поедает гниение? Вот почему скитаются они по всем местам подобно бессловесным, переходя туда, где более обилен корм, нося с собою, как путевые деньги для покупки пищи, несчастие и простирая всем свою болезнь вместо просьбы. По причине болезни имеют нужду в других, которые вели бы их, а по причине скудости опираются друг на друга; ибо, будучи болен, каждый сам по себе служит опорою другого, и все пользуются взаимно членами друг друга взамен недостающих. Не поодиночке являются; но и несчастие имеет некоторую мудрость в заботливости о жизни — в том, что они желают, чтобы их видели вместе. Ибо будучи и каждый сам по себе жалок, они, чтоб более возбудить сострадание людей, слагают вместе взаимные страдания, внося каждый свою печальную долю в общий запас, привлекая милосердие каждый особым каким-либо видом несчастия: один простирает искалеченные руки, другой показывает распухшее чрево, иной — изуродованное лицо, иной — отгнившее бедро; в какой части тела случится болезнь, ту, обнажая, и показывает.

Что же? Ужели, чтобы ни в чем не погрешить против закона природы, достаточно только того, чтобы оплакивать эти страдания нашей природы, помогать болезни словами и приходить в сострадание при воспоминании о ней? Или нужно для нас и какое-либо дело, которое бы доказывало наше сочувствие и взаимную любовь? Ибо что живописные изображения по отношению к действительным предметам? То — слова, с которыми не соединены дела. Не в словах Господь полагает спасение, но в совершении дел спасения (см.: Лк 6, 46-49).

Итак, нужно приняться нам самим за исполнение заповеди относительно них. И да не говорит кто-либо, что достаточно доставлять пищу нищим, удалив их куда-нибудь далеко от нашего жительства; такой образ мыслей не доказывает нимало милосердия и сочувствия, это всего лишь благовидный повод совершенно исключить несчастных людей из нашей жизни. Свиньям и собакам позволяем мы жить под одною с собой кровлею; охотник часто не отказывает щенку в своей постели; земледелец и поцелуями даже умеет приласкать тельца; но и это еще не все; путешественник собственными руками моет ноги осла, прилагает руку, очищает навоз и заботится о его ложе. Ужели признаем бесчестнее самых бессловесных однородного с нами и ближнего? Да не будет этого, братия. Да не падет такой приговор на людей. Дóлжно вспомнить, кто мы и над кем произносим суд. Над людьми! Мы люди, не имеющие пред ними никакого особого преимущества относительно общей с ними природы. Един бо вход всем есть в житие (Прем 7, 6); один для всех образ жизни, пища и питие; однообразна жизнедеятельность, одно устройство тела, один конец жизни. Все сложное приходит в разрушение; ничто, составленное из частей, не прочно в своем составе. Тело наше, наподобие пузыря, на малое время облекает наш дух; затем мы исчезаем, не оставив в жизни никакого следа кратковременного пребывания духа в нашем теле. Остается воспоминание на колоннах, камнях и в надписях; но и они не навек сохранятся. Помыслив это о себе, не высокомудрствуй, как говорит Павел, но бойся (Рим 11,20). Неизвестно, не на себя ли самого навлекаешь суровость закона. Бежишь больного; в чем, скажи мне, вина его? В том ли, что в нем какой-то гнилостный сок от смешения желчи со влагою проник в кровь? Так бывает, если послушать врачей, исследующих свойства болезней. Но чем же преступен человек, если наше естество, будучи изменчивым и непостоянным, дошло до такого вида? Не видишь ли ты, что иной, пользуясь добрым здоровьем во всем прочем, часто страдает сыпью, или нарывом, или подобною болезнию, потому что в известной части тела возник жар больше надлежащего и от этого происходит болезненное воспаление, краснота и некоторое гнилостное разложение? Что же? Враждебно ли относимся к этой части тела? Напротив, все, что здорово в теле, обращаем на помощь заболевшей части. Итак, болезнь не гнусна, ибо в противном случае и в нас самих, когда болезнь поразила бы одну часть, то части здоровые чуждались бы служить болящей. Но какая же причина отдаляет нас от таких больных? Какая именно? Та, что мы не страшимся угрозы Сказавшего: Идите от Мене... во огнь вечный... понеже не сотвористе единому сих... ни Мне сотвористе (Мф 25, 41, 45). Если бы они знали все это, не думали бы о болящих, что их можно отталкивать от себя и почитать осквернением нашей жизни попечение о страждущих.

Итак, если мы почитаем себя верными Возвестившему, то должны приняться за исполнение заповедей, без которых невозможно удостоиться уповаемого. В этом несчастном ты видишь пред собою и странника, и нагого, и нуждающегося в пище, и больного, и заключенного, и все, о чем говорится в Евангелии. Он ходит бесприютным, и нагим, и нуждающимся в необходимом вследствие причиненной болезнию бедности. Кто не имеет ничего и не в состоянии сделаться наемником, тот по необходимости совершенно лишен всего потребного для жизни. Он и узник, потому что окован болезнию. Ты имеешь возможность выполнить всю полноту заповедей и чрез человеколюбие, оказанное нищим, соделать должником своим Самого Господа всяческих (см.: Притч 19, 17). Зачем же восстаем против собственной жизни? Ибо не желать иметь своим сожителем Бога всяческих — значит не иное что, как быть злодеем для самого себя. Как чрез соблюдение заповеди человек водворяется с Богом, так чрез жестокосердие отдаляется от Него. Возмите, говорит, иго Мое на себе (Мф 11, 29); игом же называет Господь исполнение заповедей. Послушаем Повелевающего, станем подъяремными Христу, надев на себя иго любви. Не станем сбрасывать такое иго; оно благо; оно легко; оно не трет шеи подклонившего, но гладит ее. Посеем о благословении, как говорит апостол, чтобы и пожать о благословении (2 Кор 9, 6). Многоплодный колос произрастает из такого сеяния. Обилен посев заповедей Господних; высоки произрастения благословения.

Хочешь ли узнать, до какой высоты простирается рост этих произрастений? Он касается самых высот небесных. Ибо что ни сделаешь для них, того найдешь плод в сокровищницах небесных. Не будь недоверчив к сказанному; не думай, что можно пренебрегать их дружбою. Рука изувечена, но она сильна подать тебе помощь; нога не годна, но не препятствует им востекать к Богу; глаз утрачен, но они видят душою незримые блага.

Итак, не презирай безобразие тела. Подожди немного — и увидишь то, что невероятнее всякого чуда. Ибо что свойственно текучему естеству, то не навсегда останется таким, но когда душа освободится от сплетения с тленным и земным, тогда воссияет собственною красотою. Доказательство же — это то, что после теперешней жизни не возгнушался рукой нищего роскошный богач, но прося, чтобы пораженный некогда гниением палец бедного услужил ему каплею воды, желал самым языком облизать влагу, оставшуюся на пальце нищего (см.: Лк 16, 19-25). Он, конечно, не пожелал бы этого, если б что-нибудь отвратительное усматривал и в чертах души, как некогда в теле. Сколько, по всей вероятности, было напрасных сожалений о прошлом у богача в этой изменившейся жизни! Каким счастием почитал он несчастие нищего в этой жизни! Как порицал свой жребий, как будто он уделен был богатому на гибель души! А если бы можно было ожить, то в числе каких людей он пожелал бы снова быть? В числе ли благоденствующих в этой жизни или в числе несчастных? Нельзя не видеть, что он предпочел бы жребий несчастных; ибо просит, чтоб кто-либо из мертвых был послан вестником к братьям, чтобы и они, заразившись надменностию богатства, скользя по гладкому пути удовольствия в плотских наслаждениях, не унеслись бы в адскую пропасть. Почему не умудряемся подобными повествованиями? Почему не упражняемся в этой прекрасной купле, которую советует нам апостол: Ваше избыточествие, — говорит он, — во онех лишение (2 Кор 8, 14), чтобы избыток их облегчения в жизни, последующей за земной, был достаточен и вам для спасения. Если хотим получить нечто полезное там, то предварительно доставим потребное им здесь; если желаем получить облегчение после этой жизни, упокоим их теперь; если желаем, чтобы они приняли нас в вечныя кровы (Лк 16, 9), примем их в наши. Если желаем, чтобы они уврачевали язвы наших грехов, то и мы сами должны сделать то же по отношению к телам удручаемых болезнию: Блажени милостивии: яко тии помиловани будут (Мф 5,7).

Но, быть может, кто-то скажет: заповедь хороша для последующего времени, но в настоящее дóлжно беречься передачи и сообщения болезни, и поэтому, чтобы не претерпеть чего-либо нежелаемого нами, нужно избегать приближения к больным. Это всего лишь слова, предлоги, домыслы, благовидные предлоги для нерадения о заповедях Божиих. На самом деле все не так; никакого нет страха в исполнении заповеди. Никто злом да не врачует зло. Сколько людей, которые от юности до старости посвятили себя служению нищим; и это попечение нисколько не повредило естественному благосостоянию их тела! Да и как такое могло бы быть. Хотя некоторые болезни, несносные, зависящие от внешних причин, происходящие от несвежести воздуха или воды, кажутся многим опасными и переходящими от ранее зараженных к тем, кто приближается к ним, но я не думаю, чтоб и там болезнь производила такую же болезнь в здоровом; причина, почему болезнь от зараженных передается прочим, заключается в общем поветрии, которое производят сходные болезни. Здесь же, поскольку образование такой болезни зависит от внутренних причин и подвергается человек порче крови от излияния в нее вредных соков, болезнь ограничивается болящим. От больных болезнь не переходит к здоровым.

Итак, если исполнение заповедей приносит такую пользу, что чрез это нам уготовляется Царство Небесное, а вреда для тела пекущихся о больных не происходит никакого, то что же еще препятствует исполнению заповеди любви?

Говоришь, трудно победить естественное отвращение, которое возбуждается во многих при таком зрелище? Хорошо, соглашусь с твоими словами, что трудно. Но на что же другое из того, что совершается по добродетели, укажешь как на нетрудное? Много пота и труда предписал закон для достижения уповаемого на небе, и нелегкий путь к жизни вечной указал людям, отовсюду стеснив его трудными и суровыми подвигами жизни; узок и тесен путь, вводяй в живот, говорит Священное Писание (Мф 7,14). Что же? Должны ли мы пренебречь надеждою благ, потому что стяжать их нелегко? Спросим у юности, не трудным ли для нее кажется целомудрие, не желательнее ли вместо воздержного образа жизни бесстыдно предаться чувственным влечениям? Неужели мы станем держаться того, что приятно и легко, и колебаться при избрании суровой добродетели? Не это предполагает Законодатель жизни, возбранивший идти в жизни путем широким, покатым и пространным; ибо внидите, говорит, путем тесным (Мф 7, 13-14).

Итак, да не будет речи о том, трудно ли дело, которое дóлжно исполнить, но поведем речь о том, полезно ли оно для совершающих. И если польза от него велика, то ради пользы дóлжно не обращать внимания на трудность; трудное вначале, со временем, силою привычки, сделается приятным. К сказанному нами дóлжно присовокупить и то, что даже в этой жизни сочувствие к несчастным полезно для здоровых. Ибо для всех благоразумных милосердие есть прекрасный залог, который мы вверяем другим при их несчастиях. Поскольку одна природа управляет всем человечеством и никто не имеет прочного ручательства в постоянстве своего благополучия, то постоянно дóлжно помнить евангельское увещание: Елика аще хощете, да творят нам человецы, то творите и им (Мф 7, 12).

Итак, пока благополучно плаваешь, простирай руку потерпевшему крушение; одно для всех море, одни бури, одни мятущиеся волны; подводные камни, утесы, скалы и прочие опасности житейского мореплавания одинаково страшат плавателей. Пока ты не страдаешь, пока безопасно переплываешь море жизни, не проходи немилосердно мимо потерпевшего крушение. Кто порукою тебе в постоянстве благополучного плавания? Ты не достиг еще пристани успокоения. Жизнь твоя еще не дошла до берега; еще ты носишься по морю жизни. Каким выкажешь себя к потерпевшему несчастие, такими готовишь себе и сопутников твоего плавания. Да устремимся все мы к пристани упокоения, благополучно направляемые в предлежащем нам житейском плавании Духом Святым! Да будет присуще нам делание заповедей и кормило любви! Верно направляемые ими, мы достигнем земли обетованной, где находится великий град, которого художник и зиждитель есть Бог наш, Коему слава и держава во веки веков. Аминь.

Житие святого отца нашего Григория, епископа Нисского
Святитель Григорий Нисский