Феодорит Кирский. История боголюбцев. VIII. Афраат [Библиотека “Халкидон”]

Библиотека “Халкидон”

___________________

Блаженный Феодорит Кирский

История боголюбцев

VIII. АФРААТ ^[122]

1. В том, что все люди обладают одной природой и что она у всех желающих, будь они греки или варвары, способна к любомудрию, можно легко убедиться многими способами; ясным примером этого служит и Афраат. Ибо рождён и воспитан он был между персами - народом беззаконнейшим^[123]; но, будучи рождённым и воспитанным в обычаях их, он достиг такой добродетели, что затмил даже рождённых от набожных родителей и с детства воспитанных в благочестии. Сначала, пренебрегая знатностью и славой рода своего^[124], он, подобно древним волхвам, пришел поклониться Господу. Затем, возгнушавшись нечестием своих единоплеменников и предпочтя чужую страну родной, он отправился в Эдессу (город сей весьма велик, многолюден и славен высоким благочестием)^[125] и, найдя вне городских стен хижину, затворился в ней; здесь он и стал предаваться попечению о своей душе, исторгая с корнем, подобно хорошему земледельцу, тернии страстей, очищая Божию ниву и принося Господу добрые плоды Евангельских семян.

2. Отсюда он перебрался в Антиохию, сотрясаемую тогда еретической бурей^[126], и, остановившись в одном загородном убежище любомудрия, немного изучил греческий язык и вскоре привлёк к слушанию Божественного Слова весьма многих. Говоря на полуварварском языке, он высказывал плоды своих раздумий, будучи удостоен обильных источников благодати Святого Духа. И кто из гордящихся красноречием, надменно поднимающих брови, тщеславно изрекающих пышные речи и забавляющихся хитросплетением силлогизмов смог одолеть его необразованную и варварскую речь? Он побеждал умозаключения философов размышлениями Божиими, а рассуждения их — словами Божественными^[127], взывая вместе с великим Павлом: хотя я и невежда в слове, но не в познании (2 Кор.11,6). И он остался верным такому образу поведения, по слову Апостольскому: ниспровергаем замыслы и всякое превозношение, восстающее против познания Божия, и пленяем всякое помышление в послушание Христу (2 Кор. 10,4-5). Случалось видеть, что к нему приходили и облеченные высшей властью и достоинством, и имеющие какой-либо воинский чин, и живущие трудами рук своих; короче говоря, и люди гражданские и военные, образованные и чуждые всякой науке, живущие в бедности и преизобилующие богатством. Одни слушали его речи молча, другие возражали, третьи задавали вопросы и предлагали новые темы для беседы.

3. Неся столь великий труд, он отказывался иметь при себе келейника^[128], предпочитая собственные труды услугам других. С посетителями вёл беседу через дверь; впрочем, желающим войти к нему отворял вход и провожал уходящих. Ни от кого ничего не принимал: ни хлеба, ни зелени, ни одежды; только один из друзей доставлял ему хлеб. В глубокой старости он употреблял еще, после солнечного заката, и овощи.

4. Рассказывают, что некогда Анфимий, ставший впоследствии префектом и консулом, на обратном пути из Персии, где он исполнял должность посланника, принес Афраату хитон, изготовленный персами, и сказал ему: “Я знаю, отче, что каждому из людей приятно собственное отечество, приятны и плоды, выросшие там; этот хитон я принёс тебе из отечества твоего и прошу принять как дар мой, а меня вознаградить своим благословением". Старец сначала попросил положить хитон на лавку, а потом, немного поговорив о прочих вещах, печально сказал, что дух его пришел в смущение, ибо один вопрос сильно затрудняет его. Когда же Анфимий спросил, какой вопрос, то он ответил: “Я раз и навсегда решил иметь одного сожителя и отказаться от совместного жития с двумя. Поэтому один друг, любимый мной, прожил со мною шестнадцать лет; но вдруг приходит земляк, также просящий вести совместную жизнь. Вот этот вопрос я и не могу решить, ибо не хочу жить совместно с двумя. Земляка я люблю именно как земляка, но и отвергнуть старого друга, сделавшегося приятным мне, считаю несправедливым и оскорбительным для него". Тогда Анфимий сказал: "Действительно так, отче; ведь несправедливо отослать того, кто столь длительное время служил тебе, как ставшего ненужным, и принять, вследствие одной только любви к своей родине, человека, еще ничем не доказавшего свой добрый нрав". На это божественный Афраат сказал: "Поэтому, любезный, не могу я взять хитон, ибо не хочу иметь двух одежд; а по моему, и более того - по твоему мнению, лучше тот, который служил долгое время"^[129]. Вразумив таким образом притчей Анфимия и показав ему свою находчивость, старец убедил его больше не упоминать о том хитоне. Рассказал же я об этом по двум причинам: во-первых, чтобы показать, что сей дивный муж от одного только человека принимал необходимые для его тела услуги, а во-вторых, чтобы представить, какой мудрости был преисполнен он — ибо даже просившего принять хитон он убедил в том, что принимать его не следует.

5. Теперь, оставив повествование о такого рода случаях, я расскажу о более важном. После того как богоненавистный Юлиан получил наказание за свое нечестие в земле неприятельской, а Иовиан получил кормило управления в Римской империи, питомцы благочестия некоторое время наслаждались спокойствием. Но когда Иовиан, процарствовав совсем краткое время, окончил жизнь свою, а Валент получил управление над востоком^[130], тогда снова ветры и ураганы взволновали море против нас, поднялась страшная буря и треволнения опять угрожали со всех сторон Кораблю Церкви. Буря эта была тем страшнее, что не было искусных кормчих, поскольку царь, отважный только в борьбе с одним благочестием, сослал их на чужбину. Но и таким беззаконным поступком нечестие его отнюдь не насытилось: он намеревался разогнать всё общество придерживающихся благочестия и, подобно лютому зверю, рассеять стадо Христово. Преследуя эту цель, он изгонял православных не только из церквей, но и от подножия горы, и с поля, где проходили воинские учения, - ибо они, преследуемые вооруженной рукой, непрестанно меняли места своих собраний. Скифы и другие варвары безнаказанно разоряли всю Фракию от Истры до Пропонтиды. Но Валент, заткнув, по пословице, уши, не хотел ничего слышать об этих набегах, направляя оружие лишь против единоплеменников и подданных своих — людей, сияющих благочестием^[131].

6. Боголюбивый народ, оплакивая жестокость этих бедствий, воспевал песнь Давидову: на реках Вавилонских, тамо седохом и плакахом, внегда помянути нам Сиона (Пс. 136,1). Впрочем, следующие за этим слова тут не подходят, потому что Афраат, Флавиан и Диодор не допустили повесить на вербах органы учения и не позволили говорить: како воспоем песнь Господню на земли чуждей (Пс.136,4), но на горах и на полях, в городе и в предместьях его, и на площадях православные беспрестанно воспевали песнь Господню. Они научились у Давида, что Господня есть земля, и исполнение ея, вселенная и вси живущии на ней (Пс,23,1); внимали также словам того же пророка: благословите Господа вся дела Его, на всяком месте владычества Его (Пс. 102,22); слышали и божественного Павла, заповедовавшего: произносили молитвы мужи, воздевая чистые руки без гнева и сомнения (1 Тим,2,8). И Сам Господь ясно предсказал это, беседуя с самарянкою: поверь Мне, что наступает время, когда и не на горе сей, и не в Иерусалиме будете поклоняться Отцу (Ин.4,21). Зная это, они проповедовали и в жилищах, и на площадях, и, говоря словами Апостола, всенародно и по домам (Деян.20,20); подобно опытным военачальникам, они постоянно заботились о вооружении своих воинов и наносили поражения врагам.

7. Достойно удивления и похвалы, что великий Флавиан и блаженный Диодор - тогдашние пастыри, удостоенные второй кафедры, — совершали то, о чем я выше упоминал, но они делали это, как избранные полководцы, повинуясь воинским законам^[132]. А премудрый Афраат добровольно выступил на эти подвиги. Вскормленный безмолвием и избрав жизнь уединённую^[133], он, как говорится, был вне досягаемости стрел; но, увидев жестокость брани, презрел собственную безопасность и, оставив на время безмолвие, сделался предводителем фаланги благочестивых, поражая врагов жизнью, словом и чудесами, но никогда не терпя поражения.

8. Однажды этот безумный царь увидел его, шедшего к месту воинского учения, где тогда случилось собраться почитателем Троицы (некий придворный заметил старца, идущего по берегу реки, и указал на него Валенту), и спросил, куда он направляет путь свой. Старец ответил, что идёт сотворить молитву за вселенную и за его царствование. На эти слова Валент задал ему вопрос: "Зачем же ты, избравший уединённую жизнь, оставив безмолвие, без боязни идёшь на площадь?" Афраат, который, подражая Владыке, обычно говорил притчами, ответствовал: "Скажи мне, государь, если бы я, будучи девой и проводя жизнь в потаённом тереме, увидел, что огонь объял дом отца моего, то чтобы ты мне посоветовал делать, видя разлившееся пламя и горящий дом? Сидеть внутри своего терема и спокойно смотреть, как огонь истребляет дом? — Но, поступая так, я и сам сделался бы жертвой пожара. Значит, у меня оставался один выход: бегать вверх и вниз, носить воду и тушить пожар. Поэтому нельзя укорять меня, что именно это я и делаю. Ибо что можно посоветовать делать деве, сидящей в чертогах, то же самое вынужден делать и я, посвятивший себя уединённой жизни. А если ты укоряешь меня, оставившего безмолвие, то более справедливым было бы тебе бросить упрек самому себе, внесшему огонь в дом Божий, а не мне, вынужденному тушить пожар. Ведь то, что должно идти на помощь к горящему дому отцовскому, - с этим ты, безусловно, согласен; а что Бог есть Отец наш, Который ближе земных родителей, — это ясно даже и для людей, совершенно не сведущих в вещах Божественных. Итак, собирая питомцев благочестия и снабжая их Божественной пищей, мы отнюдь не отклоняемся от цели, избранной нами, и не изменяем единожды принятого намерения". И когда он изрёк это, царь своим молчанием подтвердил правоту его слов.

9. Но один из тех людей, которые не мужчины и не женщины и лишены способности быть отцами (потому и считалось, что они преданы царю, и от этого они получили свое название^[134]), стал порицать человека с высоты дворца и угрожать ему смертью. За такую дерзость свою он вскоре получил достойное наказание. Однажды Валент пожелал вымыться в ванне, и этот несчастный придворный поспешил вперёд, чтобы узнать, хорошо ли приготовлена ванна. По безрассудству своему, он влез в одну ванну, наполненную одной горячей водой, и так как в бане никого в это время не было (ибо он один пришел сюда), то он, обваренный, умер там. Спустя некоторое время Валент послал другого своего слугу позвать его, но посланный нигде не нашел придворного, о чем и сообщил царю. После этого уже множество народа отправилось в баню, и, осматривая все ванны, они нашли в одной из них мертвого евнуха. Поднялся шум, одни стали вычерпывать горячую воду, а другие вынесли жалкое тело покойного.

10. Вследствие этого великий страх напал на Валента и на всех противников благочестия. Молва об этом происшествии сразу же разнеслась по всему городу; наказание, постигшее несчастного за его дерзость Афраату, заставило всех славить Бога, в Которого веровал Афраат. Случай сей послужил препятствием для тех, которые настаивали на том, чтобы отправить человека Божия в ссылку, ибо устрашенный Валент не внимал их советам, преисполнившись уважения к этому мужу^[135].

11. Впрочем, царь знал о добродетели Афраата и по другому случаю. Был один конь, благородных кровей и прекрасно обученный, к которому царь был очень привязан. Однако с ним приключилась болезнь, сильно расстроившая Валента, — это была задержка мочи. Для лечения коня позвали тех, кто владеет ветеринарным ремеслом, но когда они оказались бессильны перед болезнью, то царь еще более опечалился. Горевал и тот человек, которому был поручен уход за царскими лошадьми. Но будучи благочестивым и крепким верой, он в полдень отправился вместе с конём к прибежищу великого Афраата, рассказал ему о болезни и, явив свою веру, попросил старца исцелить коня от болезни своей молитвой. Афраат немедля, сразу же помолился Богу, затем повелел зачерпнуть из колодца воды, и, начертав на ней знак спасительного Креста, приказал дать ее коню. Тот, вопреки своему болезненному состоянию, выпил воду. Потом, призвав Бога и благословив елей, Афраат помазал им брюхо коня, и, едва он убрал руку, как болезнь исчезла и произошло обычное отправление. Благочестивый конюх с радостью поспешил отвести коня в конюшню.

12. Вечером же — ибо в это время царь обычно посещал конюшню — он пришел и стал спрашивать, как чувствует себя конь. А когда конюх сказал, что он здоров, и вывел самого коня — крепкого, гарцующего, ржущего и гордо потряхивающего гривой, то царь спросил, кто его исцелил. Конюх долго колебался, прежде чем сказать - он боялся назвать целителя, ибо знал, что царь к нему не благоволит, но потом всё-таки вынужден был открыть правду и сообщить способ лечения. Царь поразился и признал, что муж сей достоин удивления, но, несмотря на это, не оставил прежнего неистовства и продолжал восставать против Единородного до тех пор, пока не сделался жертвой варварского огня, не будучи удостоен погребения руками своих рабов и любимцев^[136].

13. Блаженный же Афраат как и во время той бури явил свою добродетель, так и по наступлении мира продолжал преуспеять в ней. Он совершил множество чудес, из которых я упомяну об одном или двух. Одна женщина благородного происхождения, будучи соединена узами брака с распутным мужем, пришла к блаженному в слезах, жалуясь на свое несчастье. Она говорила, что муж её, привязавшись к одной любовнице, занимающейся колдовством, и очарованный её заклинаниями^[137], стал питать к ней, своей законной жене, ненависть. Говорила же она это, стоя за дверью его хижины, потому что он имел обыкновение так вести разговор с женщинами и никогда ни одну из них не впускал в свою келлию. Сжалившись над скорбящей, он молитвой уничтожил обольщение и, освятив призыванием имени Божия принесённый ею сосуд с елеем, повелел умаститься им. Вернувшись домой, женщина исполнила этот совет, вновь привлекла к себе любовь мужа своего и заставила его предпочесть законный супружеский союз связи беззаконной.

14. Рассказывают также, что однажды саранча внезапно напала на землю и, подобно огню, стала истреблять всё: и жатву, и растения, и деревья, и леса, и луга. Во время этого несчастья к старцу пришел один благочестивый человек, умоляя его о помощи. "Я, говорил он, имею одно поле, плодами с которого питаю и самого себя, и жену, и детей, и всех домашних; кроме того, с этого поля плачу я еще и подать царю". Блаженный, опять подражая Человеколюбию Владыки, приказал просителю принести сосуд с водой; когда тот исполнил повеление, то старец наложил на воду руку, молясь, чтобы жидкость исполнилась благодатной силы. Окончив молитву, он приказал земледельцу окропить этой водой границы своего поля. Тот сделал, что было приказано, и это стало для его поля несокрушимой и непреодолимой оградой. Саранча, подползая к границам его поля, толпилась вокруг, подобно вражескому войску, но, словно устрашенная наложенным благословением, опять отступала назад и, как бы удерживаемая уздой, не могла продвинуться вперёд^[138].

15. Стоит ли дальше повествовать обо всем, свершенном сей блаженной душой? Ведь и сказанное достаточно свидетельствует о свете обитавшей в нём благодати. Я сам видел его и получил благословение от десницы его, когда еще будучи подростком ходил вместе с матерью к этому мужу^[139]. С ней он, по обыкновению своему, вёл беседу, приоткрыв немного дверь, и, наконец, удостоил благословения; меня же принял внутрь келлии и одарил сокровищем своей молитвы. О, если бы и теперь мог я насладиться ею! Я верю, что он жив и обитает вместе с Ангелами, пользуясь у Бога большей доверительностью, чем прежде. Тогда оно было умеряемо смертным телом, чтобы возросшее дерзновение не послужило поводом к превозношению. Теперь же, отложив иго страстей, он, как победоносный подвижник, дерзновенно приступает к Высшему Судии. А поэтому я молюсь, чтобы и меня он удостоил своего предстательства.

Примечания:

[122] Этого сирийского подвижника не следует путать с другим Афраатом, по прозвищу “Персидский Мудрец”. См. вступительную статью.

[123] Подобный эпитет персы заслужили у античных и христианских авторов за свой обычай оставлять трупы умерших на съедение птицам и собакам, а также за практику браков между ближайшими родственниками. См.: Bidez J. et Cumont F. Les mages hellenises. Zoroastre, Ostanus et Hystaspe d´aprus la tradition grecque. Paris, 1938, p. 78-80

[124] Эти слова блаж. Феодорита (επισημον δε τουτο ην και λαμπρον) указывают на то, что Афраат по происхождению принадлежал к персидской знати.

[125] Проникновение христианства в Эдессу относится к апостольским временам, хотя конкретные детали евангелизации этой столицы пограничного княжества (в 216 г. оно подчинилось власти римлян) остаются покрыты мраком. Согласно мнению Ф. Бёркитта, "основание христианской общины в Эдессе - событие действительной важности в истории Церкви. Эдесса служила единственным центром древней христианской жизни, где язык христиан был негреческим…. Вместо греческого языка здесь употреблялся сирийский, и церковь приняла национальный характер" (Бёркитт Ф. К. Очерки по истории христианства в Сирии (перевод А. И. Сагарды) // Христианское Чтение, 1914, № 3, с.387). См. также вступительную статью.

[126] Речь идёт, скорее всего, о событиях, связанных с избранием на антиохийскую кафедру Мелетия. См.: Canivet P. Le monachisme syrien, p. 159-160. "Арианствующие омии поняли оплошность своего выбора в Мелетии, и их месть в отношении к последнему не заставила себя долго ждать. Они обвинили пред императором Мелетия во многих преступлениях и добились того, что Мелетий ... ночью был изгнан из Антиохии в Армению" (Фетисов Н. Указ. соч., с.114). Вообще, в начале 60-х гг. IV в., когда Афраат прибыл в Антиохию, положение Церкви здесь было достаточно сложным, ибо в городе существовало несколько групп христиан с различными догматическими оттенками. "В Антиохии была группа аномеев, противников как Риминийского, так и Никейского Соборов, упорных приверженцев Аэтия. Главные из них были изгнаны, другие при Констанции не имели права собраний. За ними по доктринальной лестнице следовала официальная церковь, преданная риминийско-константинопольскому символу и руководимая престарелым Евзоием; он на первых порах был арианином, но отрекся от арианства при Константине и с тех пор пребывал в рядах оппортунистов. Последние, при воцарении Юлиана, имели в своих руках большую церковь, антиохийский кафедральный собор. Затем следовали православные, давно покорившиеся своей судьбе и, до Леонтия включительно, терпевшие всех угодных двору и арианской партии епископов, но вместе с тем ничем не поступившиеся в правоверности своего учения. Объединенные сначала Флавианом и Диодором, они с энтузиазмом приняли избрание Мелетия и остались верными ему, хотя изгнание удалило его от них. Они более не принимали участия, как прежде, в собраниях официальной церкви, но держались особняком и собирались в самой старинной в Антиохии, древней, апостольской церкви, в так называемой Палее, у которой прекрасная константиновская базилика отняла ее достоинство, как кафедрального собора. Наконец, существовал кружок Павлина, отколовшийся от официальной церкви много раньше предыдущего кружка, а именно со времени низложения Евстафия (около 330 г.). Эти две разновидности православных разделялись некоторыми оттенками в догматической терминологии: одни придерживались термина: три ипостаси, а другие не принимали этого выражения. В сущности они были согласны между собой. Они были разделены только потому, что, вследствие неблагоприятно сложившихся обстоятельств, около тридцати лет не находились в общении друг с другом" (Дюшен Л. История древней Церкви, т. II. М., 1914, с. 233).

[127] Опять можно привести сравнение с преп. Антонием, который в беседе своей с философами (гл.72-80 его "Жития") показал им всё превосходство христианства над "суемудрием эллинов". В ходе беседы "философы заметили Антонию, что христианское учение все основывается на одной вере, тогда как философия утверждается на доказательствах разума, сообщающих несомненность ее положениям, и что человеку не следует руководствоваться одной только верой, то Антоний спросил их: "скажите мне, познание о вещах и преимущественно познание Бога чем лучше достигается, умозаключениями или силой веры (ενεργειας πιστεως) и что первичнее: вера или разумное убеждение?" Когда философы согласились, что твердое знание немыслимо без веры в действительность того, что утверждается, то Антоний сказал: “так вы говорите — вера происходит от душевного расположения (απο διαθεσεως ψυχης), а диалектика от искусства ее составителей. Поэтому в ком есть сила веры, для того не необходимы, даже совсем излишни ваши доказательства". Таким образом, преимущество религии пред философией Антоний указывает в том, что вера, составляющая основу всякой религии, "первичнее разумного доказательства"; без нее невозможны самая философия и опытные наблюдения, потому что все первичные ощущения и наблюдения, вследствие которых образуются представления в человеке, необходимо утверждаются на вере в их истинность и действительность" (Извеков М. Преподобный Антоний Великий, с.116).

[128] Букв. "сожителя" (συνοικον). Ради удобства наблюдения и руководства, старец и ученик обыкновенно жили вместе. Василий Великий называет "вместе живущими" (συξωντες) ученика и наставника и выражается о них таким образом: "оба они вознамерились жить друг с другом” (την προς αλληλους εκατερος συμβιωσιν ειλοντο). "Брат, живший с некоторым старцем (αδελφος συνοικων γεροντι), вопросил старца Иоанна о мере в пище и сне" — так начинается один из вопросов к Варсануфию и Иоанну. "Жить вместе" в данном случае означало - обитать в одной келье... Живя в одной келье, послушник становился в служебное положение к своему старцу, проще говоря: был у него слугою — носил воду, готовил старцу и себе пищу" (Смирнов С. Духовный отец в древней восточной Церкви, с.30-31).

[129] Об авве Аполлонии у Руфина повествуется: "Одеждой ему служил колловий из охлопков, которые иные называют левитоном, и холщевый плат, прикрывающий ему голову и шею. И говорили, что эта одежда пустынножителя никогда не ветшала" (Жизнь пустынных отпев, с.39).

[130] Ставший в 364 г. императором Валентиниан избрал соправителем своего брата Валента, поручив ему управление восточной частью Римской империи.

[131] В царствование Валента восточной части Римской империи, все более отделяющейся от западной и становящейся самостоятельным государством (Византией), приходилось вести борьбу на два фронта: против персов на востоке и против готов на севере. Валент первоначально сконцентрировал силы на первом фронте, и лишь когда угроза от варваров во Фракии стала чревата катастрофой, обратился на северный фронт, где и потерпел сокрушительное поражение при Адрианополе, имевшее тяжкие последствия для судеб Византии. См.: Ostrogorsky G. History of the Byzantine State. New Brunswick, 1969, p. 51-52.

[132] См. гл.II,16; то, что Флавиан и Диодор "были удостоены второй кафедры" (της δευτερας καθεδρας ηξιωμενους), возможно, предполагает их служение в качестве протопресвитеров, которые в эту эпоху являлись, подобно архидиаконам, непосредственными помощниками епископов. См.: Gaudemet I. L´Eglise dans l´Empire Romain (IVe-Ve siecles). Paris, 1958, p. 373-374

[133] Эта фраза (ησυχια γαρ συντεθραμμενος και καθ́εαυτον ζην προηρημενος) показывает, что “исихазм”, в смысле “внутреннего уединения" был также присущ раннему сирийскому монашеству, как и первоначальному египетскому иночеству. См. наши комментарии: Творения аввы Евагрия, с.193 - 195 (примеч. 136 и 140); см. также выше примеч. 13 и 44. Другими словами, с самого возникновения монашества "отшельничество обычно понималось более в смысле внутренней отрешенности от окружающей среды, а не как простое "географическое" удаление из ограды монастыря в пустыню" (Монах Василий (Кривошеин). Аскетическое и богословское учение св. Григория Паламы, с.101). Пример Афраата в этом смысле очень показателен, ибо он жил в предместье Антиохии, т. е. в непосредственной близости к городской сутолоке, оставаясь при этом "исихастом".

[134] Блаж. Феодорит использует игру слов: понятие "евнухи" (ευνουχοι) он производит от глагола ευνοειν ("благоволить, быть благосклонным или преданным, любить").

[135] Аналогичное повествование о встрече Афраата с Валентом и о смерти придворного приводится и в "Церковной истории" блаж. Феодорита (с.168-169 указанного русского перевода). Примечательно, что в анонимной "Несторианской истории" IX в. говорится о такой же встрече и беседе с Валентом Диодора, в уста которого и вкладывается часть притчи, сказанной императору Афраатом. По предположению Н. Фетисова, это сообщение позднейшего источника обладает определённой степенью достоверности, ибо "Днодор, охраняя паству Мелетия от арианского нечестия, захотел лично довести до сведения императора Валента о том ужасном бедственном положении, в каком из-за Валента находится церковь в Антиохии. Но развязностью позы при встрече с царем, и тоном беседы, в которой, быть может, он, действительно, осмелился повторить известную уже Валенту оскорбительную притчу Афраата, нисколько не заботясь при этом о почтении пред царем, но, напротив, считая это почтение излишним, как перед гонителем Христа, он привел императора в такое раздражение, что тот уже не мог молчать пред непочтительным и ненавистным никейцем, как некогда смолчал пред Афраатом. Мы не думаем, конечно, что ярость Валента, как засвидетельствованного, именно, факта у несториан, имела какое-нибудь тяжкое последствие в ближайшей судьбе Диодора. Но во всяком случае, в связи с этим фактом, мы можем сказать, что Диодор, защищая при Валенте мужественно веру апостольскую в конце концов вызвал гнев императора и народа, и поплатился за свои подвиги изгнанием из Антиохии. В 372 году Диодора не было уже в Антиохии — он находился у Мелетия, в Армении в с. Гетасах" (Фетисов Н. Указ. соч., с.146-147).

[136] Валент погиб 9 августа 378 г. в битве с готами при Адрианополе. Об обстоятельствах его гибели блаж. Феодорит сообщает в “Церковной истории" следующее: "Презрев советы всех превосходных мужей, Валент послал войско в битву, а сам, оставшись в одной деревне, ожидал победы. Но воины, не вынесшие напора варваров, обратились в бегство и, преследуемые, были убиваемы. Одни поспешно бежали, а другие изо всех сил преследовали. Когда варвары достигли той деревни, где Валент, услышав о поражении, старался спрятаться, то подложили огонь и, вместе с селением, сожгли самого противника благочестия. Такое-то возмездие еще в здешней жизни получил он в наказание за свои злодеяния" (Феодорит епископ Кирский. Церковная история, с. 173).

[137] Магией, колдовством и теургией было пропитано все общество поздней Римской империи, остававшееся еще во многом языческим. Причем страсть к оккультным наукам охватила все слои общества, даже “сливки языческой интеллигенции". Например, последователи известных неоплатоников Порфирия и Ямвлиха "свободно обращаются к демонам и гениям и заставляют их появляться. Они занимаются по преимуществу гаданием во всех видах, и это главная причина их успеха, так как никогда еще не было такого страстного желания узнать будущее. Несмотря на грозные запрещения закона, каждый хочет знать свою судьбу; наказания, которым подвергают гадателей и обращающихся к ним, только увеличивают их число. Вот что привлекает в школы таких софистов, в одно время философов, магов и пророков, все расстроенные воображения, жадно стремящиеся к неизвестному, увлеченные божественным, каких всегда много во время крупных религиозных переворотов. Вокруг них теснятся не обыкновенные ученики, которые приходят сосредоточенно слушать уроки учителя, — это изуверы, фанатики, разгоряченные страсти которых надо удовлетворить во что бы то ни стало. Евнапий рассказывает, что один из таких мудрецов скрылся в уединении, "ученики следовали за ним по пятам и, подобно собакам, рычали у его дверей, угрожая растерзать его, если он будет упорствовать и сохранять свою науку для гор, деревьев и скал" (Буасье Г. Падение язычества. Исследование последней религиозной борьбы на Западе в четвертом веке. М., 1892, с. 63).

[138] Примеров такого подлинного человеколюбия и заботливого внимания подвижников к нуждам мирских людей много встречается в памятниках древней монашеской письменности. См., например, наблюдение А. П. Лебедева относительно коптских и арабских источников по истории пахомиевских обителей: "Обыкновенно, мы привыкли представлять этих подвижников личностями суровыми, всецело углубленными в аскетизм, чуждыми всего житейского, преданными божественному до полного забвения о всем человеческом. Не такими рисуются подвижники в коптско-арабских памятниках. Они живо сочувствуют нуждам ближних, готовы на услуги для них, мирным оком смотрят на их слабости - являются высоко-гуманными" (Лебедев А. П. Новые и старые источники истории первоначального монашества // Богословский Вестник, 1892, № 4, с.189).

[139] В 407 г., когда, предположительно, скончался Афраат, Феодориту было около 14 лет.