В полунощи же Павел и Сила молящеся пояху Бога: послушаху же их юзницы. Внезапу же трус бысть велий, яко поколебатися основанию темничному: отверзошася же абие двери вся, и всем юзы ослабеша (Деян. XVI, 25, 26).

1. Что может сравниться с душами (Павла и Силы)? Они претерпели удары, получили множество ран, вынесли оскорбления, находились в крайней опасности, были в кандалах, содержались во внутренней темнице; но и при этом не дозволили себе спать, а бодрствовали в течение всей ночи. Смотрите, какое благо - скорбь. А мы и на мягких постелях, и без всякой опасности, спим во всю ночь. Может быть и потому бодрствовали, что находились в таких обстоятельствах. Ни сила сна не одолела их, ни страдания не изнурили, ни страх не привел в уныние; но все это еще более возбуждало их и исполняло великой радости. В полунощи же, говорит (писатель), пояху Бога: послушаху же их юзницы. Узникам казалось это странным и необычайным. Внезапу же трус бысть велий, яко поколебатися основанию темничному: отверзошася же абие двери вся и всем юзы ослабеша. Землетрясение было такое, что и (сторож) проснулся; двери отворились так, что нельзя было не удивиться случившемуся; но узники не видели этого; иначе они все разбежались бы. Возбуждся же темничный страж, и видев отверсты двери темницы, извлек нож, хотяше себе убити, мня избегшя юзники. Возгласи же гласом велиим Павел, глаголя: ничтоже сотвори себе зла: вси бо есмы зде (ст. 27, 28). Он особенно дивился человеколюбию Павла, изумлялся и его мужеству, как он, имея возможность убежать, не убежал и его удержал от самоубийства. Просив же свещи, вскочи и трепетен быв, припаде к Павлу и Силе. И извед их вон, рече: господие, что ми подобает творити, да спасуся (ст. 29, 30)? Видишь ли, как чудо поразило его? Она же рекоста: веруй в Господа Иисуса Христа, и спасешися ты и дом твой. И глаголаста ему слово Господне, и всем, иже в дому его (ст. 31, 32). Вступив немедленно в беседу с ним, они показали свое к нему человеколюбие. И поем я в той же час нощи, измы от ран, и крестися сам и свои ему абие. Введ же я в дом свой, постави трапезу, и возрадовася со всем домом своим, веровав Богу (ст. 33, 34). Омыл их, воздавая этим благодарность и оказывая им честь. Дню же бывшу, послаша воеводы паличники, глаголюще: отпусти человека она (ст. 35). Начальники, может быть, узнали о случившемся и не смели сами (придти) отпустить их. Сказа же темничный страж словеса сия Павлу: яко послаша воеводы, да отпущени будете: ныне убо изшедше, идите с миром. Павел же рече к ним: бивше нас пред людми, неосужденных, человеков Римлян сущих, всадивше в темницу, и ныне отай изводят нас? Ни бо: но да пришедше сами изведут нас. Сказаша же паличницы воеводам глаголы сия: и убояшася, слышавше, яко Римляне суть. И пришедше умолиша их, изведше моляху изыти из града. Изшедше же из темницы, приидоста к Лидии, и видевше братию, утешиста их, и изыдоста (ст. 36-40). И после того как начальники объявили, Павел не выходит, может быть ради Лидии и других братий, или желая устрашить начальников, чтобы кто не подумал, будто они отпущены по своей просьбе, и чтобы внушить смелость другим (христианам). Троякая, возлюбленные, была вина их, именно: они посадили в темницу римских граждан, без суда, и всенародно. Видишь, как апостолы делали многое и по-человечески. Сравним с этою ночью наши ночи, которые проводятся в пиршествах, пьянстве и безчинии, в которые бывает сон ничем не отличающийся от смерти, или бодрствование хуже сна. Одни спят безчувственно, другие бодрствуют к сожалению и несчастию, составляя козни, заботясь о деньгах, придумывая, как бы отомстить обидевшим их, питая вражду, припоминая оскорбительные слова, сказанные днем, и таким образом воспламеняют огонь гнева и совершают непростительные дела. Посмотри, как спал Петр; с ним это было по смотрению (Божию), потому что надлежало придти ангелу и никому не должно было видеть случившегося (Деян. XII, 6). Хорошо и то, что сторож не допущен был до самоубийства. Почему было это, а не другое какое-либо знамение? Потому что оно особенно могло вразумить и убедить его, а если бы этого не было, то он подвергся бы опасности, так как не столько чудеса вразумляют нас, сколько то, что относится к нашему спасению. А чтобы не показалось, что землетрясение произошло само собою, во свидетельство чуда и случилось последующее. Оно совершается ночью, потому что (апостолы) ничего не делали из тщеславия, но все для спасения. Темничный страж не был злой; он заключил их во внутреннюю темницу, потому что получил такое приказание, а не сам от себя. Почему же Павел не вдруг воззвал к нему? Потому что он был исполнен страха и смятения и не внял бы. Потому, когда Павел увидел, что он намеревается умертвить себя, то предупреждает и громко говорит ему: вси есмы зде. После этого он просив свещи вскочи и припаде к Павлу и Силе. Сторож пал к ногам узника! Изводит их вон и говорит: господие, что ми подобает творити, да спасуся? Что же они сказали? Заметь: он не потому возлюбил их, что сам избавился от опасности, но потому, что поражен был силою (Божиею).

2. Видишь ли, что было там и что здесь? Там отроковица избавлена от духа - и ввергли (апостолов) в темницу за то, что они избавили ее от беса; здесь только показали они отверстыми двери - и (у сторожа) отверзлись двери сердца, разрешились сугубые узы и возсиял свет; ведь свет возсиял и в его сердце. И вскочи и припаде, и не спрашивает: что случилось, как это случилось? - но тотчас же говорит: что ми подобает творити, да спасуся? Что же Павел? Веруй, говорит, в Господа Иисуса Христа, и спасешися ты и дом твой. Много действует на людей и то, что спасется и дом их. И глаголаста ему слово и всем, иже в дому его. Он омыл их, и сам омылся; омыл их от ран, а сам омылся от грехов; напитал их, и сам напитался. И возрадовася, говорит (писатель), хотя не получил ничего, кроме собеседования и благой надежды. Доказательством его веры служит то, что он оставил все (худое). Что хуже темничного сторожа? Что жесточе, что суровее его? Но он принял их с великою честию. Возрадовася, не потому, что избавился от опасности, но веровав Богу. Веруй, говорил Павел, в Господа; потому и прибавил (писатель): веровав Богу, чтобы не показалось, что спасается человек осужденный и грешный. Бивше нас пред людми, неосужденных человеков, всадиша в темницу, - чтобы это дело не было только действием благодати, но и их самих. Смотри, как разнообразно действует благодать, как вышел (Петр) и как (Павел), хотя они оба были апостолы. Убояшася, говорит (писатель). Боятся потому, что они Римляне суть, а не потому, что несправедливо заключили их. И моляху их изыти из града. Просили этого, как милости. Они же, пришедши к Лидии и утешив ее, тогда и изыдоста. Не следовало гостеприимную жену оставлять в скорби и недоумении. Изыдоста, не потому, что повиновались начальникам, но поспешая на проповедь, так как этот город уже довольно получил пользы от чуда. Долее оставаться здесь не следовало; чудо является большим, когда уходят совершившие его; тогда и оно само взывает громче. Вера темничного сторожа была здесь вместо проповеди. Что может сравниться с этим? Связывается (Павел) и связанный разрешает, разрешает сугубые узы, разрешает связавшего чрез то самое, что был связан. Поистине это - дело благодати. Ныне убо, говорит, изшедше, идите с миром, т. е. безопасно, не боясь ничего. С другой стороны они желают, чтобы и он оставался в безлпасности, чтобы и после того не подвергался обвинению. Не говорят: бивше всадиша в темницу нас, совершивших чудеса, так как на это не обратили бы внимания, но, что особенно могло подействовать на душу их, говорят: неосужденных и Римлян сущих. Будем и мы всегда помнить об этом узнике, а не (только) о чуде. Что в том, скажут эллины, что он, будучи узником, вразумил темничного сторожа? Кого, скажут, и можно было убедить, как не человека грубого, жалкого, не отличавшегося умом, преисполненного пороков, удобоубеждаемого? К этому прибавляют: вообще, кто веровал, кроме кожевника, порфиропродавщицы, евнуха, темничного сторожа, рабов и женщин? Но что они скажут, если мы укажем на сановников, на сотника, проконсула и других с того времени доныне, даже на властителей и царей? Впрочем скажу нечто другое, большее этого; посмотрим на тех же простых людей. Что же, скажут, здесь удивительного? Это и удивительно; если бы кто убедился в предметах обыкновенных, то это было бы нисколько не удивительно; но когда о воскресении, о царствии небесном, о жизни любомудрой говорят людям простым и убеждают их, это гораздо удивительнее, нежели убедить мудрецов. Если нет никакой опасности и кто-либо убеждает, то указывают на неразумие (верующих); но когда говорят, например, рабу: если ты поверишь мне, то будешь в опасности, все будут твоими врагами, тебе должно будет умереть и претерпеть множество бед, и при всем том уловляют душу его, то это уже не от безумия. Если бы учение (христианское) служило для удовольствия, то справедливо можно было бы сказать это; если же раб научается тому, чего не захотели бы принять философы, то это - высшее чудо. Представим, если угодно, того кожевника и посмотрим, о чем беседовал с ним Петр, или, если хочешь, того самого темничного сторожа. О чем говорил ему Павел? Говорил о том, что Христос воскрес, что есть воскресение мертвых, что есть царствие (небесное), и скоро убедил этого, удобоубеждаемого человека. Что же? Не говорил ли ему также о жизни, о том, что нужно быть целомудренным, удерживаться от любостяжания, не быть жестоким и уделять другим из своего имущества? Убедиться и в этом, поистине, свойственно не безумной, но великой душе. Положим, что они принимали учение более по неразумию; но усвоить себе жизнь столь любомудрую - может ли это быть от неразумия? Таким образом, чем неразумнее убеждаемый и однако убеждается в том, в чем философы не могли убедить философов, тем большее здесь чудо, особенно, когда убеждаются и женщины и рабы, и делами показывают то, в чем Платоны и все другие (философы) не могли убедить никого. Что я говорю: никого? Даже и себя самих. Платон внушал, что не нужно презирать богатства, внушал тем, что собрал столько имущества, такое множество денег, золотых перстней и чаш. Что не нужно презирать славы мирской, внушал сам Сократ, хотя и много философствовал об этом, - внушал тем, что все делал из тщеславия. Если бы вы были знакомы с его учением, то я более распространился бы об этом и показал бы, как много в них лицемерия, и как у самого Сократа, - если верить тому, что говорит ученик его, - все учение проникнуто тщеславием.

3. Но оставим их и обратим речь к самим себе. К вышесказанному можно прибавить и то, что они убеждались в этом среди опасностей. Итак, не будем безстыдны, но подумаем о той ночи, о кандалах, о песнопении, и постараемся сами поступать также; тогда и мы отверзем себе не темницу, а небо. Если будем молиться, то можем отверзть самое небо. Илия и заключал и отверзал небо молитвою. И на небе есть темница. Елика аще, говорит (Христос), свяжете на земле, будут связана на небеси (Мф. XVIII, 18). Будем молиться во время ночи и разрешим эти узы. А что молитва разрешает грехи, в этом может убедить нас вдовица (Лук. XVIII, 3), может убедить друг, который в полночь стоял у дверей и толкал (Лук. XI, 5), может убедить Корнилий, которому (ангел) сказал: молитвы твоя и милостыни твоя взыдоша пред Бога (Деян. X, 4), может убедить Павел, который говорит: сущая истинная вдовица и уединена уповает на Бога, и пребывает в молитвах и молениях день и нощь (1 Тим. V, 5). Если он говорит это о вдовице, жене слабой, то тем более (можно сказать) о мужах.

Я уже и говорил вам об этом, и теперь скажу: будем вставать во время ночи; если не прочитаешь многих молитв, то прочитай одну со вниманием, и этого довольно; ничего более не требую; если не среди ночи, то хотя около утра. Покажи, что ночь не для одного тела, но и для души; не попускай проходить ей в бездействии, но воздай это воздаяние Господу, или лучше, оно опять к тебе же возвратится. Скажи мне: когда мы впадаем в затруднительное положение, то кого тогда не просим? И если скоро получаем просимое, то чувствуем облегчение. Где ты найдешь, чтобы тот, кого ты просишь, готов был благодарить тебя за то, что ты просишь? Где ты найдешь, чтобы не нужно было ходить и искать, кого бы попросить, но иметь его всегда в готовности? Или не нуждаться в других, чтобы просить чрез них? Что может быть больше этого? Он тогда особенно и исполняет (наши просьбы), когда мы не прибегаем к другим, подобно тому, как искренний друг тогда особенно упрекает нас в недоверчивости к его дружбе, когда просим его чрез других. Так поступаем и мы с просящими нас; тогда особенно бываем к ним благосклонны, когда они сами обращаются к нам, а не чрез других. Но что, скажешь, если я оскорбил Его? Перестань оскорблять, со слезами приступи к Нему, и Он скоро помилует тебя за прежние дела. Скажи только, что оскорбил Его, скажи от души и из глубины сердца, и во всем получишь прощение. Не столько ты желаешь, чтобы прощены были тебе грехи, сколько Он желает простить грехи твои. А что ты мало желаешь этого, пойми из того, что ты не хочешь ни бодрствовать, ни уделять из имущества своего; а Он, чтобы оставить нам грехи наши, не пощадил Единороднаго, истинного и сопрестольного Сына Своего. Видишь ли, что Он гораздо более тебя желает простить грехи твои? Не будем же нерадивы и не станем откладывать это дело. Он человеколюбив и благ; подадим Ему только повод; и даже этого (Он требует) только для того, чтобы мы не оставались непотребными; а иначе Он помиловал бы нас и без этого. Подобно тому, как мы для блага рабов своих изобретаем и употребляем тысячи средств, так и Он печется о нашем спасении. Предварим лице Его во исповедании, что Он благ и милосерд (Псал. XCIV, 2). Если ты не будешь призывать Его во истине и не станешь взывать от сердца: прости мне, а одними только устами, то что Он сделает? Что же значит: призывать во истине? С добрым расположением, с усердием, от чистаго сердца. Подобно тому, как о мире говорят, что оно истинное, когда к нему ничего не примешано, так точно и здесь. Истинно призывающий Его и истинно просящий Его просит непрестанно и не отходит дотоле, пока не получит; а кто делает это лицемерно и желает только исполнить закон, тот не призывает Его во истине. Всякий, кто бы то ни был, не говори только: я грешник, но и старайся избавить себя от этой славы; не говори только, но и сокрушайся. Если ты сокрушаешься, то прилагаешь старание; если не стараешься, то и не сокрушаешься; если же не сокрушаешься, то издеваешься. Кто, сознавая, что он болен, не делает всего к тому, чтобы избавиться от болезни? Молитва - великое оружие. Аще вы, говорит (Христос), умеете даяния блага даяти чадом вашым, кольми паче Отец ваш (Лук. XI, 13). Почему же ты не хочешь прибегнуть к Нему? Он любит тебя; может сделать больше всех; и желает и может: что же тебе препятствует? Ничто. Итак, будем приступать к Нему с верою, приступать принося угодные Ему дары: непамятозлобие, снисходительность, кротость. Хотя бы ты был грешник, с дерзновением проси у Него прощения грехов, если можешь представить с своей стороны это доброе дело; и хотя бы ты был праведник, но если не имеешь непамятозлобия, то не получишь никакой пользы. Человек, простивший своему ближнему, не может не получить совершенного прощения (от Бога), потому что Бог несравненно человеколюбивее нас; это известно каждому. Что же ты говоришь? Если можешь сказать (пред Богом): я был обижен, но обуздал гнев, преодолел бурный порыв его по заповеди Твоей, то не простит ли и Он тебе? Без сомнения, простит. Очистим же душу свою от памятозлобия; этого довольно будет, чтобы и нам быть услышанными; будем молиться со вниманием и великим усердием, чтобы нам, удостоившись великого человеколюбия Его, сподобиться обетованных благ, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со Святым Духом слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

Текст приводится по изданию: Полное собрание творений святого Иоанна Златоуста в 12 тт. Т. 9. Кн. 1. М.: Православное братство «Радонеж», 2003. (Репринт.) С. 319-325.