Одна из самых поражающих строк Евангелия – “Всякий грех и хула простятся человекам, а хула на Духа не простится человекам. Если кто скажет слово на Сына Человеческого, простится ему; если же кто скажет на Духа Святого, не простится ему ни в сем веке, ни в будущем” (Мф. 12,31-32).

Отчего столь жесткое предупреждение? Неужели у разных личностей в Троице разные характеры, и Дух более обидчив, чем Сын? Почему столь резкое исключение? Оказывается, тот, знакомый нам по “Братьям Карамазовым”, мерзавец, который бросил крепостную девочку на корм собакам, может быть прощен, а человек, сказавший лишь одно слово, не имеет уже никакой надежды?

С точки зрения нравственной подобное суждение не может быть понято. Означает ли это, что Христос проповедовал безнравственные вещи? Очевидно, что нет. Значит, надо искать иную перспективу, в которой слова Христа обретают свой смысл. Если этой перспективой не может быть моралистика, значит, речь идет о религии.

Да, потребности и мерки этики и религии не всегда совпадают. Как не всегда совпадают правила хорошего тона и правила поведения спасателя. Нехорошо мужчине класть руку на грудь незнакомой женщине и, не спросив ее позволения, касаться своими губами ее уст. Но будем ли мы с этих позиций оценивать спасателя, который делает искусственное дыхание потерявшей сознание горе-пловчихе? Будем ли мы звать милицию, чтобы она остановила хулигана?

Вот также и та трудность, к разрешению которой направлена Священная история, - это трудность религиозная, а не нравственная. Главная проблема человечества не в том, что оно склонно забывать нравственные прописи. Самая страшная неудача человечества, как она осознается религиозной мыслью – это то, что мы смертны.

Главная боль всех религий – почему мы не боги? Почему человек так отличен от тех, кого он видит в небесах и в то же время так похож, родственен им? Почему человек доступен страданию и смерти?

Что означает эта сложность и двусоставность человека? Это знак его болезненности и деградации, или символ надежды на грядущее и открытое, доступное восхождение? Что есть человек, “сей видимый дух, болящий бог”? В одних религиях от этой сложности человеческого смешения нужно избавиться – выделив в человеке некую аристократическую часть, а все остальное сбросив в мир окончательного распада. Для христианства же именно человеческая сложность есть то, что достойно восхищения, подобного державинскому, и - увековечения.

Вспомним начало библейской истории. После грехопадения Адам прячется от Бога “между деревьями”… Не будем высмеивать его поведение. То, что произошло с первочеловеком, происходит с каждым из нас. Нет среди людей такого человека, который не желал бы хоть однажды встретиться с Богом. Даже атеист в душе своей говорит: “Если бы Бог был, я был бы не прочь встретиться с Ним и задать Ему пару вопросов!”. Но в то же время нет среди нас человека, который действительно хотел бы всю свою жизнь провести пред лицом Бога. Каждый из нас норовит выгородить такие минутки в своей жизни, в которые Бог не заглядывал бы. Вспомним присловье – “хоть святых выноси!”. Когда гулянка в избе достигала такого градуса, что дальнейшие непотребства люди сами считали невозможным творить, пребывая в христианской совести, они или поворачивали иконы к стене, или выносили их в другую комнату. И затем, убедившись, что Бог теперь их не видит, продолжали гулянку уже до утра…

Вот и на пороге каждого нашего греха мы как бы говорим: “Ты, Господи, подожди вот там, за порогом моей жизни. То, что я сейчас собираюсь сделать, Тебе видеть ни к чему. Отвернись от меня. А затем, когда мне снова будет нужна Твоя помощь, я Тебя позову!”.

Но если Бог отходит от нас по нашей просьбе – Он вместе с Собою отдаляет от нас и Жизнь, ибо Бог есть Жизнь. И с чем же мы остаемся? С тем, что не-жизнь. Мы остаемся со смертью.

Более того, зачарованные минутной радостью того греха, который мы совершили в стороне от Бога, “между деревьями”, мы как-то и не замечаем, Кого именно мы потеряли. И лишь затем, когда страдания, боль и смерть настигают нас, мы начинаем осознавать, что какой-то радикально неправильный выбор был сделан и нами, и человечеством вообще…

Всем нам знакома та боль, что возникает при резком перепаде высоты и, соответственно, давления. Бог создал нас для Себя, для жизни в Вечности. Поэтому Он насытил нас таким богатством жизни, чтобы мы чувствовали себя хорошо, будучи окруженными Вечной Жизнью. Но мы отпали в пустоту, в разреженные слои бытия. И эта пустота начала отсасывать из нас давление, ставшее избыточным. От этого перепада начались наши боли. Мы начали разрываться изнутри. Другие существа в мире не были созданы для Вечности, и потому мера их боли в нашем мире несравнима с человеческой.

Отсюда та необычность места человека в мире, которая столь настойчиво порождает вопросы, подобные тем, что родились у Тютчева или у Семена Франка:

Но люди выпали из Богообщения. Ошарашенные минутной радостью и постоянной болью, утратившие память от падения, они потеряли ориентацию. Люди не смогли сами вернуть себе Бога. Что ж, тогда Бог вышел на поиски человека.

Для понимания Писания очень важно заметить - как важен для Священной истории этот мотив поиска Богом человека. Важно заметить, чего нет в Священном Писании. А в Писании нет такой притчи, которая рассказывала бы о том, как некая овечка отбилась от стада. На эту овечку напали волки. Но у нее был черный пояс по карате, и своими рожками и копытцами она раскроила черепа серым разбойникам. Потом по следу она нашла своего пастыря, бросилась к нему на шею и сказала: “Вот она я какая, дай мне орден “За мужество”!”. Такой притчи в Писании нет. А есть иная, повествующая о том, как пастырь сам вышел на поиски потерявшейся овцы…

Нет в Писании и притчи о сознательной копеечке, которая в какие-то незапамятные времена закатилась под диван, потерялась и лежала там всеми забытая. Но вот пришли тяжелые времена, и потерявшаяся копеечка (драхма) услышала, как ее хозяйка жалуется соседке: “Три месяца уж пенсию не носят… Кушать нечего”. И тут копеечка решила пожертвовать собой, вытащила себя из щели, выкатилась из под дивана прямо под ноги хозяйке и сказала: “Вот она я! Сходи со мной на базар, купи хлебушка!”… А есть иная притча. О хозяйке, которая все в своем доме перевернула вверх дном, чтобы найти потерянное сокровище…

Итак, если Александр Галич в одном из своих стихов говорит “Я вышел на поиски Бога”, то Библия развертывает перед нами свиток с совсем иной историей: это рассказ о том, как Бог вышел на поиски человека.

Тут же после грехопадения раздается зов Бога: “Адам, где ты?”. И в последней книге Библии, в Откровении Иоанна Богослова мы слышим ту же просьбу: “Се, стою у двери и стучу. Если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему, и буду вечерять с ним, и он со Мною” (Откр. 3,20).

Бог ищет человека не для наказания. В притчах о потерявшейся овце пастырь ищет овечку не для того, чтобы в наказание содрать с нее три шкуры, но чтобы избавить от опасностей. В притче о блудном сыне отец вернувшемуся грешнику устраивает пир, а не головомойку.

Служение Сына сокровенно. Тайна Его может быть познана только тем, кому ее откроет Дух: “Никто не может назвать Иисуса Господом, как только Духом Святым” (1 Кор. 12,3). Поэтому, если человек не узнал в Иисусе Господа – это не его вина. Ему не было откровения, посвящающего его в "великую благочестия тайну: Бог явился во плоти" (1 Тим. 3,16). Человек, не знавший о тайне, не виноват, что идет по жизни, не оглядываясь на нее… Поэтому “Если кто скажет слово на Сына Человеческого, простится ему”.

Но иначе действует Дух. Сын Человеческий скрывает Свою Божественность. Дух Свою Божественность открывает (и вместе с тем открывает и Божественность Сына). Одно из библейских значений слова Дух – это проявление Бога в мире, вторжение Творца в нашу обыденность. И если Бог нескрываемо стоит на пороге твоей души, а ты Его отгоняешь – значит, ты вновь прошел мимо Жизни.

Тот, кто не замечает протянутой ему спасающей руки или в помрачении молотит по ней – останется один на один со своей бедой. Только Бог может вновь наполнить нас Своей Вечностью. Только Он может вновь так уравнять давления внутри нас и вовне, чтобы при возвращении в Вечность мы не были сплюснуты. Если внутри нас давление упало (ибо наши былые внутренние силы были высосаны из нас той пустотой, в которой мы привычно плавали), а Дух, готовый вновь исполнить нас Полнотой Наполняющего все (Еф. 1,23), мы отвергли, то эту пустоту мы пронесем в себе в вечные обители. В Вечности окажутся те, кто не приспособлен к жизни в ней. И тогда – “Ты будешь есть, и не будешь сыт, пустота будет внутри тебя” (Мих. 6,14).

Чтобы человек мог спастись, точки соприкосновения “мира сего” с Вечностью помечены печатью Духа. Человек мчится по шоссе, и регулярно встречает дорожные знаки, на условном языке предупреждающие его: столовая через полкилометра, и там двадцать метров проехать направо… Но тот, кто не обращая внимания на эти знаки, мчится вперед, не имеет потом права сетовать: мол, я был отправлен в длинный путь без всякой надежды на то, чтобы найти еду.

Именно поэтому “если кто скажет на Духа Святого, не простится ему ни в сем веке, ни в будущем”. Тот, кто не привык жить с Богом здесь, будет шарахаться и пугаться в непривычной новизне будущей жизни. Грех хулы на Духа – это не сомнение в неясном; это грех сопротивления явному.

Как же человек способен хулить Духа Святого?

Мне представляется, что есть два пути к этому греху.

Первый: когда человек видит явное чудо – и отторгает его. Однажды довелось мне беседовать с одним высокопоставленным чиновником. Он с ходу предупредил меня: “Я - атеист”… Ладно, продолжаем разговор. Но в ходе нашей беседы я вдруг замечаю, что на стенах его кабинета нарисованы “голгофки” – Кресты, начертание которых священник налагает на стенах помещения при его освящении. Заметив мой взгляд и мое недоумение, чиновник говорит: “А мой кабинет батюшка освящал!”. Я, конечно, спрашиваю – зачем. И слышу в ответ: “Я, собственно, недавно здесь работаю. Но, понимаете, как-то я сразу плохо почувствовал себя в этом кабинете. Час-полтора посижу, и больше не могу. Как будто из меня кто-то всю силу высосал. Задыхаться начинаю. Надо выйти в коридор, зайти в соседний кабинет, уйти перекурить, выбежать на улицу… И тогда еще не намного хватает… Тут мне посоветовали: позови, мол, батюшку, пусть освятит. Ну, я и решил – что ж, хуже не будет... Да, так вот батюшка мне тут все освятил. И, знаете, я теперь тут хоть по 12 часов могу сидеть – и ничего…”.

И как вы думаете, какой же была его последняя фраза, завершающая этот рассказ? – “Но я все равно атеист!”.

Второй же путь хулы на Духа сегодня более распространен. В этом случае человек считает за дары Духа простые, вполне рукотворные человеческие переживания.

В первом случае человек, которому, например было дано пережить и ощутить благодатность Богослужения, окрадывается помыслами, которые твердят ему: “Да это тебе показалось: понимаешь, непривычная обстановка, необычные запахи, музыка, одежда, слова… Не было никакого чуда. Тебе просто показалось. Все дело в твоей непривычке…”. Во втором же случае человек и в самом деле на чисто психическом уровне переживший новизну церковного обряда и малость воодушевленный своим подвигом захода в храм, уже не прочь считать себя облагодатствованным: “Когда батюшка мимо с кадилом проходил, я такую благодать почувствовала, такой запах был дивный!”.

Человек сам себя горячит, сам в себе провоцирует “высокие переживания”, а затем изготовленный им продукт объявляет Даром Неба.

Что меня поразило на том собрании более всего - так это профессионализм того человека, который общался с залом со сцены. Нет, это не было профессионализмом проповедника. Это был профессионализм диск-жокея. Он очень ловко “разогревал” аудитории (живо пробудив во мне воспоминания моей университетско-дискотечной молодости). “Так, я буду говорить Аллилуйя, а Вы отвечайте “Аминь!”. Громче отвечайте! Громче! еще громче, иначе Господь вас не услышит!.. Сидящие сзади, переходите в первые ряды – иначе Господь не возьмет вас на Небо!… Теперь правая половина зала молчит, а левая отвечает: Аллилуйя! - Аминь! - Аллилуйя! - Аминь! - Аллилуйя! - Аминь! - Аллилуйя! - Аминь!.. Теперь левая половина зала молчит, а правая отвечает: Аллилуйя! - Аминь! Аллилуйя! - Аминь! - Аллилуйя! - Аминь!”… Через полчаса такой зарядки даже бабушки из соседних подъездов лишь по любопытству заглянувшие на это зрелище, стали подтягиваться к сцене, танцевать и трястись в ощущении того, что в них входит некий дух (проповедником почему-то называемый Святым).

Человек, который считает, что Дух уже пришел к нему или вообще всегда обитал в нем, захлопывает двери. Он тешится с порождениями своей фантазии. Он уже недоступен для Посещения истинного Бога. Он уже считает себя обоженным. Больной, считающий себя здоровым, не видит смысла в посещении врачей и приеме лекарств. Болезнь уже даже атрофировала ощущение боли (сгнивший зуб не чувствует боли). Человек принимает за Бога то, что не есть Бог. Он обожествляет самого себя, свои переживания и мысли… “Я есть То”, “Я-Бог” - медитирует он, послушно повторяя заклинания йоги… Он крадет имя у Бога и у Духа. Он служит себе, а не Богу. Что ж, в таком духовном онанизме он и закончит свои дни. Без радости Встречи. Без мистического Брака, без духовного плода. Он утешался самим собой. Он был замкнут в себе и на себе.

Итог: ему предстоит одинокая вечность. Однажды его миражи рассеются. И обнаружится, что во время наводнения он пытался спастись с помощью медитации на тему “Мне сухо, мне сухо… Мне тепло… Мне радостно… Я бог… Мне сухо”. Стук Спасителя в дверь он пропустил, поскольку ему не хотелось выходить из радостно-сухого мира своих иллюзий. Он не встретил Другого в веке сем. Что ж, придется ему быть без Бога и в веке будущем.

Если бы наш, человеческий, мир был безопасен, Богу не нужно было бы жертвовать Своим Сыном. В безопасном мире нет смысла идти на Крест. Если же путь Бога в нашем мире – это путь Креста, значит, наш мир болен. Христос предложил лекарство. Мы, распявшие его, обвинили Его за это в жестокости: “Почему Ты не спасаешь всех, даже неверов?”. Просто потому, что спасти – значит соединить Бога и человека. Спасти – значит Богу войти внутрь человеческой души. Спасти – значит человеку научиться жить в Боге. Для этого надо принять явное свидетельство Духа о Сыне, таинственно соединившего Божественное и человеческое. Сын соединил в Себе Бога и человека затем, чтобы потом эту нерасторжимую соединенность передать нам. Не хотим? Что ж – в таком случае и будет Бог – отдельно, а мы – отдельно. Что же может быть более печальным, чем “будущий век”, проводимый в отдельности от Бога? А, значит, Христос, предупреждающий, “если кто скажет на Духа Святого, не простится ему ни в сем веке, ни в будущем” не жесток. Он просто честен.