Библиотека “Халкидон”

___________________

А. Л. Дворкин

Иван Грозный как религиозный тип

Исторический фон, происхождение и развитие теократической идеи первого русского царя и его попытки установить “вольное самодержство” в России

Оглавление

3 декабря 1564 г., отслушав обедню в Успенском соборе, царь покинул Москву якобы с тем, чтобы встретить Николин день в своей загородной резиденции — подмосковном селе Коломенском. Он захватил с собой всю казну, множество мощей и иных святынь из кремлевских храмов. Его сопровождали царица, дети и многочисленная свита в полном вооружении. Было ясно, что поездка в Коломенское - лишь предлог, истинная же цель отбытия оставалась тайной. Месяц спустя в столицу прибыли две царские грамоты: одна — митрополиту, другая — “черному” (торговому и ремесленному) люду столицы. В первой перечислялись беззакония бояр, детей боярских и воевод, главную вину которых составляло разорение государства в годы Иванова малолетства. Духовенство, прежде всего иерархи, оказалось повинно в ходатайстве за осужденных преступников и, стало быть, в поощрении измены. Адресатов второй грамоты царь заверил, что гнев его не против них, а против “изменников”, в том числе и остающихся у власти [1]. Так начался период русской истории, известный под именем опричнины.

Но была ли опричная политика в самом деле направлена против бояр? В центре внимания Курбского, который сам принадлежал к аристократическому роду, естественным образом оказались беды представителей его сословия. То же можно сказать и о более поздних историках — таких как анонимный составитель “Хронографа” 1617 г. или князь Катырев-Ростовский. С другой стороны, бояре фигурируют как главные злодеи в сочинениях Пересветова. На основании этого подлинность сочинений русского кондотьера отвергалась Карамзиным и некоторыми позднейшими авторами, которые видели в них апологию опричного террора, составленную одним из приверженцев Грозного в более поздние годы его царствования [2], и принимали их антибоярский пафос за выражение настроений самого Ивана. Более того, даже и в упомянутых посланиях Грозного митрополиту и жителям Москвы усматривалось лишь повторение антибоярских речей царя на “примирительном” Земском Соборе [3].

Но существовала ли в действительности “боярская партия”? Как мы уже видели на многих примерах, никто в Москве — и менее всего бояре — не покушался на верховную власть царя и на целостность государства: то и другое принималось русскими людьми в XVI в. как непреложная данность. Вышеупомянутая грамота митрополиту Афанасию, в отличие от антибоярских высказываний царя 1549—1551 гг., перечисляет вины не одних бояр, но и духовенства, воевод, служилой знати [4] и “приказных людей” — всех, кто занимал то или иное положение во власти, независимо от своего социального статуса. Десятью годами позже в послании к “Великому князю всея Руси” Симеону Бекбулатовичу (касимовскому царевичу, поставленному им номинальным царем над “земщиной”) Грозный (он же “князь Иван Московский”) испрашивает дозволения “перебрать людишек”: бояр, детей боярских, дворян и дворовых [5].

Это доказывает, что ни накануне опричнины, ни после ее упразднения Иван не смотрел на бояр как на участников сословного заговора или главных виновников общественных нестроений. То правда, что он неоднократно (особенно в полемике с Курбским) осуждал многих бояр. Статистический анализ жертв опричнины показывает однако, что высшая земельная знать пострадала от нее не более других слоев населения Русского государства. Естественно, что среди пострадавших было много представителей боярства. Они стояли ближе к царю и чаще других становились объектом его гнева. По меткому замечанию немца опричника Генриха Штадена, “кто был близок к великому князю, тот легко ожигался, а кто оставался вдали, тот замерзал” [6]. Статистические исследования С. Б. Веселовского [7] показывают, что на каждого пострадавшего князя или боярина приходилось трое-четверо служилых дворян, а на каждого из последних — по меньшей мере десять простолюдинов. Это одно из самых веских доказательств, что теория о преимущественно антибоярской направленности репрессий Грозного не соответствует фактам. К такому же выводу приводит и анализ социального состава опричной верхушки. Курбский и другие писатели-аристократы подчеркивают худородность новых друзей и советников Ивана. Известно, что и сам царь писал Василию Грязному: “За грехи мои случилось (и как нам это утаить), что отца нашего и наши князья и бояре нам стали изменять, и мы вас, холопов, приближали, желая от вас службы и правды” [8].

Но из других источников видно, что это не более чем риторический прием. Согласно Флетчеру, “бояре” и “дворяне” составляли примерно равную долю и среди опричников, и среди земских [9]. Мы находим в опричнине представителей практически всех известных тогда княжеских и боярских родов, и высказывается обоснованное мнение, что повивальной бабкой ее была старая московская знать [10]. Состав боярской думы опричнины представляется, во всяком случае, не менее аристократическим, чем боярской думы земщины [11] (Л. М. Сухотин находил первую даже более аристократической: среди ее участников не было “выскочек” вроде Ф. Адашева и Ф. Сукина, ставших думными боярами по царскому приказу еще во времена Избранной Рады) [12].

С. Б. Веселовский и А. А. Зимин [13] доказали, что земельная политика периода опричнины также не была специфически антибоярской, как думали многие вслед за С. Ф. Платоновым (полагавшим, что Иван выселял бояр с насиженных мест, где они пустили глубокие корни, а вотчины их раздавал опричникам). Веселовским выяснено, что в опричнину зачислялись главным образом земли, находившиеся во владении служилого дворянства и почти не включавшие уделов. Зимин же установил, что выселение бояр с опричных земель практиковалось далеко не так широко, как можно предположить на основании царского указа. Среди пострадавших от этой меры преобладают родственники казненных. Опричнина не изменила ни боярского по преимуществу характера крупного землевладения на Руси, ни структуры землевладения как такового. Важно помнить и то, что последнее “поколение” опричников, набранных царем после ликвидации первого “поколения”, составляли дети высшей титулованной знати — в большинстве своем выходцы из родов, старшие представители которых пострадали несколькими годами раньше. В последние годы опричнины туда зачисляются даже Шуйские [14]. Большинство конфискованных имений было возвращено родственникам первоначальных владельцев. Даже племянник князя Владимира Старицкого получил удел своего дяди [15]. По мнению Скрынникова, “опричнина не изменила общей политической структуры монархии, не уничтожила значения думы как высшего органа государства, не поколебала местнических порядков, ограждавших привилегии знати” [16].

Против кого была направлена опричнина? Такой авторитетный ее исследователь, как С. О. Шмидт, полагал, что (по крайней мере, первоначально) она “была направлена не только против княжат и бояр, но и против лиц “государева двора” и верхушки недавно возвысившегося дьячества, т. е. и против существующей системы управления, существующих правителей, чему и предполагалось противопоставить новую систему управления в виде опричнины. <…> Царь почувствовал себя в зависимости и от укрепившегося централизованного аппарата и захотел освободиться от щупальцев становившейся уже всесильной бюрократии. Царь хотел защитить свое “волное самодержство”, оградить себя от всего, что мешало или могло помешать его произвольному правлению” [17].

Но как намечалось управлять этим образцовым государством? Русский историк и литературовед Н. И. Жданов в статье “Сочинения царя Ивана Васильевича” [18] отмечает разительное сходство между ролью игумена в ее описании митрополитом Даниилом и ролью царя в трактовке самого Грозного [19]. Это наблюдение привело к следующей характеристике: “Итак, государство — что-то вроде большой монастырской общины, царь — какой-то главный общеземский игумен. После этого не будет удивительно, если в том, как изображает Иван отношения государственной власти к гражданам, откроется много сходного с теми отношениями, какие установились между настоятелем и братией в общежительных монастырях” [20].

Английский путешественник того времени писал об Иване: “Ему не доставляют особого удовольствия ни соколиная охота, ни травля зверей, ни любая иная забава, ни искусное музицирование; но все удовольствие свое он полагает в двух вещах: во-первых, в отправлении богослужения, ибо он, без сомнения, весьма привержен своей религии, и. во-вторых, в завоевании и подчинении своих врагов” [21].

Многие историки воспринимали жизнь Ивана и опричников в Александровой слободе как пародию на монастырский уклад [22]. Но детальное описание ее оставляет иное впечатление:

“Иоанн посвящал большую часть времени церковной службе, чтобы непрестанною набожною деятельностию успокаивать душу. Он хотел даже обратить дворец в монастырь, а любимцев своих в иноков: выбрал из опричников триста человек, самых злейших, назвал братиею, себя игуменом, князя Афанасия Вяземского келарем, Малюту Скуратова параклисиархом; дал им тафьи, или скуфейки, и черные рясы, под коими носили они богатые золотом блестящие кафтаны с собольею опушкою; сочинил для них устав монашеский, и служил примером в исполнении оного. Так описывают сию монастырскую жизнь Иоаннову: в четвертом часу утра он ходил на колокольню с царевичами и с Малютою Скуратовым благовестить к Заутрене; братья спешили в церковь; кто не являлся, того наказывали осьмидневным заключением. Служба продолжалась до шести или семи часов. Царь пел, читал, молился столь ревностно, что на лбу всегда оставались у него знаки крепких земных поклонов. В восемь часов опять собирались к Обедне, а в десять садились за братскую трапезу все, кроме Иоанна, который стоя читал вслух душеспасительные наставления. Между тем братья ели и пили досыта; всякий день казался праздником: не жалели ни вина, ни меду; остаток трапезы выносили из дворца на площадь для бедных. Игумен —то есть царь, — обедал после; беседовал с любимцами о законе; дремал или ехал в темницу пытать какого-нибудь несчастного. Казалось, что сие ужасное зрелище забавляло его. В восемь часов шли к Вечерне; в десятом Иоанн уходил в спальню <...> Засыпал, но не надолго; в полночь вставал — и день его начинался молитвою! Иногда докладывали ему в церкви о делах государственных; иногда самые жестокие повеления давал Иоанн во время Заутрени или Обедни!” [23]

Жизнь эта, без сомнения, отличалась от традиционной жизни православного монастыря, однако, при всей ее гротескности, была весьма далека от пародии или игры. Для того и другого она слишком продолжительна и угрожающе-серьезна. Пародийный “Всешутейший и всепьянейший собор” Петра I (с которым иногда сравнивают опричнину), при всей его кощунственности, был не более чем расширенным застольным ритуалом, возобновлявшимся время от времени и не поглощавшим всю жизнь его участников. В случае с Грозным мы видим совсем другое.

Но если попробовать отрешиться от стереотипа и увидеть в ней не пародию, а вполне серьезную попытку создать некий аналог западных духовно-воинских орденов, то нельзя ли и зачисленные в опричнину земли рассматривать как монаршее пожалование этому последнему? Торжество иосифлянской идеологии утвердило неприкосновенность монастырской земельной собственности, и Стоглав, быть может, вопреки тайным надеждам царя (выраженным некоторыми намеками), подтвердил ее неотчуждаемость. Будучи “игуменом” новоявленного полумонашеского братства, Иван мог повести дело так, чтобы и волки были сыты, и овцы целы: все частные дарения и вклады в монастыри фактически оказывались бы дарениями ему самому. Проблема церковной собственности получала таким образом вполне однозначное решение. Более того, поскольку сам царь был самоназначенным “игуменом” (т. е. духовным главой опричнины), любая параллельная правящая иерархия, духовная или светская, оказывалась не просто лишней, но и прямой помехой. Этим объясняются постоянный запрет царя “вступаться в опричнину” [24], т. е. вмешиваться в ее дела, которому не последовал, в частности, святитель Филипп, митрополит Московский, за что и подвергся жестоким карам.

В послании братии Кирилло-Белозерского монастыря (1573) [25] Иван вспоминает свое паломничество туда, относящееся, по-видимому, к декабрю 1565 г. [26]. Сразу за этим посещением в январе 1566 г. последовал указ об учреждении опричного войска и его привилегиях [27]. В упомянутом послании царь рассказывает о своем решении стать монахом в Кирилловой обители, о беседе на эту тему с настоятелем и несколькими братьями и о том, что настоятель благословил его тогда, “как и всякого человека, пришедшего постричься” [28]. Следующий сразу за этим рассказом текст представляется, по меньшей мере, двусмысленным: “И кажется мне, окаянному, что наполовину я уже чернец: хоть и не совсем еще отказался от мирской суеты, но уже ношу на себе рукоположение благословения ангельского образа [*]. И видел я уже, как многие корабли души моей, волнуемые лютыми бурями, находят спасительное пристанище” [29].

Слово “опричнина” существовало и до Ивана. В XIV-XV вв. так называлось “особое владение князя, отличное от великого княжения” [30]. Слово же “опричник” — изобретение самого Ивана. Корень его — “опричь”, т.е. “кроме”, “особо”, “отдельно”, а ближайший его синоним — “иначе” [31]. Таким образом, при желании ему можно придать то же значение, что и слову “инок”. Трудно предположить здесь простое совпадение, особенно принимая во внимание склонность Грозного к каламбурам. Естественно поэтому думать, что опричники виделись ему своего рода “иноками”, над которыми он, Иван, и был игуменом. Не случайно их наряд составляли черные подрясники и особые головные уборы, наподобие скуфеек, что напоминало уроженцам Запада “черное мрачное монашеское одеяние, какое носят братья-базилиане” [32]. Богослужение, совершавшееся в Александровой слободе, было, по видимости, вполне монастырским. Как и в настоящих монастырях, среди опричников не существовало социальных различий и все считались “братьями”. Вполне возможно, что именно такой идеал братства подразумевало и послание царя в Кириллов: “А в правилах святого Василия написано: “Если чернец хвалится при других благородством происхождения, то пусть за это постится 8 дней и совершает 80 поклонов в день”, а ныне то и слово: тот знатен, а тот еще выше, — так тут и братства нет. Ведь когда люди равны, тут и братство, а коли не равны, какому тут быть братству? А так и иноческая жизнь невозможна” [33].

Однако на Западе существовали ордена, во многом напоминающие опричнину. Как писал советский историк И. И. Полосин, “орденскую практику Западной Европы Иван Грозный не мог не знать. А в Западной Европе XV—XVI веков на смену собственно церковным, монашеским папским орденам, появляются ордена светского типа: ordres de noblesse, ordres de mérite [ордена знатности, ордена заслуг] и — что нас особенно интересует - ordres de cour, Hausorden [придворные ордена]” [34].

Другим близким образцом мог служить для него орден св. Доминика, монахи которого имели традиционные связи с Новгородом еще при архиепископе Геннадии. Необходимо учесть роль братьев-доминиканцев в деятельности инквизиции, как и то, что они смотрели на себя как на защитников веры и Церкви (regimen militantis Ecclesiae - “кормило Церкви воинствующей”) и что в середине XVI в. эта идея обрела вторую жизнь в контексте контрреформации. Характерно, что эмблемой доминиканцев была собака с факелом и масличной ветвью в зубах (отсюда игра слов domini canes - псы Господни) [35]. Более чем вероятно, что эмблема опричнины — песья голова и метла, носимые у седла каждым опричником, — заимствована из этого источника.

Мысль о подобном учреждении в своем отечестве могла зародиться у Ивана значительно раньше. Во всяком случае, не позднее 1547 г саксонец Шлитте доводил до сведения западных правителей, что русский царь желает завести у себя в стране рыцарский орден [36]. А спустя двадцать лет немцы-опричники Таубе и Крузе сообщают, что он учредил орденское братство [37].

Иван проявлял острый интерес к деятельности умножавшихся на Западе еретических сект, к тому, как боролась с ними Римо-католическая церковь. И судя по всему, он был более чем склонен усматривать аналогии сектантским движениям в тех идеях и действиях своих соотечественников, которые принимал за “измену” и “ересь”. Создание духовно-воинского братства на манер западных рыцарских орденов, возможно, представлялось ему единственно надежным средством спасти державу и Церковь. Не исключено и то, что посвящение в такой “орден”, по его мнению, очищало от прежних грехов не меньше, чем канонический постриг.

Во всяком случае, опричники имели не только особое одеяние и эмблематику [38], но и домовый храм в Александровой слободе, сопоставимый с “орденским храмом” (ср. Ordenskapelle ливонских рыцарей); “игуменское” же достоинство царя вполне соответствовало достоинству великого магистра (гроссмейстера) известных рыцарских орденов. Источники говорят о неопустительном совершении вседневных богослужений в опричной слободе. Устав их, как и весь “царский домовый обиход”, разрабатывал сам царь, известный не только своей ревностью к церковной службе, но и гимнографическими опытами (сохранились составленные им богослужебные песнопения).

Разительное несоответствие кровавых деяний опричников этому наружному благочестию вызвало, как мы знаем, резкое осуждение со стороны митрополита Филиппа. Митрополит был одним из немногих в окружении Грозного, кто раньше других понял, что такое опричнина и какую роль ей отводит царь в своих замыслах. Именно он произнес: “В сем одеянии странном” - подразумевая “черные ризы” и “высокие шлыки” опричников, напоминающие иноческие одежды — “не узнаю царя православного, не узнаю и в делах царства” [39]. Слова эти привели Ивана в ярость, ибо митрополит посягнул на сферу, в которую запрещено было “вступаться” — сферу мирских дел и “домового обихода” слободского дворца [40]. И в этом поступке, несомненно, было явлено величие московского митрополита, прозревшего истинную подоплеку царского замысла и открыто выступившего против него. Думается, именно поэтому ярость царя оказалась столь велика, а расправа — столь жестока.

Грозный фактически изолировал опричнину как от государства, так и от Церкви, сделав ее экстерриториальной, по образцу все тех же западных орденов [41]. И здесь мы сталкиваемся с явлением, составляющим одну из самых странных примет опричнины. Для всех зачисляемых туда требовалась особая присяга на верность и безусловное послушание царю-“игумену”. Новоиспеченный опричник клялся выискивать и изобличать изменников, невзирая на их звание и личное с ними родство; обязывался не иметь никакого общения (вплоть до общей трапезы) с чуждыми опричнине; отрекался от отца и матери [42]. И вновь можно задаться вопросом: была ли такая присяга изобретением Ивана или он следовал каким-то прецедентам?

Учреждение опричнины совпало с важными процессами в соседней Польше. К началу 60-х гг. XVI в. там широко распространяется протестантизм, завоевывающий все новых приверженцев. Несколько весьма влиятельных аристократических семейств перешли в кальвинизм, еще несколько стояли на грани отступления от римо-католической веры. Ввиду огромной зависимости польских королей от аристократии под угрозой оказывалась сама будущность страны как католической державы. Чтобы спасти положение, из Рима в Польшу был отправлен папский легат Джованни Франческо Коммендоне — решительный поборник контрреформации и друг новоучрежденного ордена иезуитов. Прибыв в Польшу в 1563 г., он оставался там до 1565 г. [43]. Немедленно по прибытии Коммендоне попытался убедить короля Сигизмунда II Августа доверить иезуитам защиту польской короны [44]. При частых сношениях между Москвой и Польшей весьма вероятно, что слух о новой таинственной силе и ее роли в защите польского короля и королевства очень скоро достиг Грозного. А он, судя по всему, считал положение собственной страны не менее угрожаемым, чем соседней. И если уж король-еретик вверил судьбу своей державы ордену воинствующих монахов, тем более пристало ему, православному царю, учредить нечто подобное ради безопасности царства и его торжества над всеми врагами! Известия об иезуитах в Польше могли стать для Грозного решающим поводом к воплощению давней его мечты о полумонашеском воинском братстве с аналогичными задачами.

Хорошо известно, что иезуиты первых поколений широко использовали военную лексику. Себя самих они называли “воинами Христа”, свое общество — Его “войском”, руководство общества — “генералами” [45]. Возможно, Ивану был известен четвертый обет иезуитов и тот, в свою очередь, подсказал ему мысль о присяге на личную верность царю-игумену, равно как и идею экстерриториальности для его детища. Кроме того, он мог слышать, что обет подчинения орденскому руководству имеет для иезуитов большее значение, чем собственно монашеские обеты. Все это вполне увязывалось с Ивановым “богословием” долга и послушания, в котором исполнение обязанностей оставалось залогом спасения даже при нарушении всех других правил или ограничений. И быть может, именно здесь одно из объяснений постоянного отступления опричников от норм иноческой жизни и поведения.

Но здесь же и корень трагедии Ивана IV. Представлявшееся ему столь несомненным и очевидным не было таковым для его подданных. Те немногие, кто постиг истинную природу опричных замыслов Грозного, решительно их отвергли [46]. Для большинства же современников цели и мотивы его действий оставались загадкой. Приведем две характеристики опричнины, заимствованные из источников, сравнительно близких ей по времени:

“Попущением Божиим за грехи наши возъярился царь Иван Васильевич на все православие по злых людей совету <…> учинише опричнину, разделение земли и градов <…> и бысть туга и ненависть на царя в миру и кровопролитие и казни учинишися многия” [47].

“За умножение грехов всего православного христианства царь Иван Васильевич сопротивник обрется и исполнися гнева и ярости, нача подвластных своих сущих рабов зле и немилосердне гонити и кровь их пролияти и царство свое, порученное ему от Бога, раздели на две части <…> и заповеда своей части оную часть насиловати и смерти предавати и домы их грабити и воевод, данных ему от Бога, без вины убивати повеле, не устрашися же святительского чина, оных убивая, оных заточению предавая, и грады красивейшие Новгород и Псков разрушити, и в них православных христиан зле и немилостиве убивати, даже и до ссущих младенцев повеле” [48].

Отсутствие в полемических писаниях Грозного веских оправданий собственной политики отмечено многими историками [49]. Но в ряде случаев оно объяснимо уже упомянутой неспособностью царя допустить, что его восприятие многих вещей как самоочевидных не разделяется всеми находящимися в здравом уме, и убеждением, что единственная причина несогласия с ним — злая воля оппонентов. Последняя же расценивалась Иваном как дело “измены” или “ереси”, заслуживающих лишь смерти. Но чем больше казней он совершал, тем меньше понимания вызывало это в обществе и тем труднее становилось осознать причину собственных неудач. Вместо Божия благословения на царство его приходили бедствия за бедствиями. Войне не видно было конца, и надежда на победу в ней меркла. Страна запустевала, советники и друзья (включая опричную верхушку) все чаще оказывались “изменниками”. Последним ударом для него стало опустошение и сожжение столицы православного царства “безбожными агарянами” (крымскими татарами) в мае 1571 г.

“С этим пришел опричнине конец, и никто не смел поминать опричнину под следующей угрозой: виновного обнажали по пояс и били кнутом на торгу. Опричники должны были возвратить земским их вотчины. И все земские, кто только оставался еще в живых, получили свои вотчины, ограбленные и запустошенные опричниками” [50].

[1] Никоновская летопись // ПСРЛ, т. XIII, 2-я пол. С. 391-392; ИГР, кн. 5. С. 46-47.

[2] См. ИГР, т. IX, примеч. 849; 3имин А. А. И. С. Пересветов и его сочинения // Пересветов И. Сочинения.

[3] См. выше гл. 5.

[4] См. ПСРЛ, т. XIII, 2-я пол. С. 391; ИГР, т. IX, примеч. 182.

[5] Послания Ивана Грозного. С. 195.

[6] Штаден Г. Записки немца-опричника. С. 96

[7] Веселовский С. Б. Исследования по истории опричнины. М., 1963.

[8] Послания Ивана Грозного. С. 195

[10] Зимин А. А. Опричнина Ивана Грозного. М. 1964. С. 354-359.

[11] Там же. С. 366-368

[12] См.: Сухотин Л. М. Мои работы по истории опричнины // Новый Журнал, 20 (1948). С. 294-300.

[13] Веселовский С. Б. Учреждение опричного двора в 1565 г. и отмена его в 1572 г. // Вопросы истории, 1946, № I. С. 89-90; Зимин А. А. Опричнина Ивана Грозного. С. 306-341.

[14] Скрынников Р. Г. Россия накануне Смутного времени. С. 9-10 сл.

[15] Он же. Иван Грозный. С. 149.

[16] Там же. С. 195.

[17] Шмидт С. О. Становление Российского самодержавства. М., 1973. С 234.

[18] Жданов Н. И. // Сочинения. Т. 1. СПб., 1904. С 108-162.

[19] Там же. С. 150.

[20] Там же. С. 150-151.

[22] См., например: Костомаров Н. И. Личность царя Иоанна Грозного // Собр. соч., т. V. СПб, 1905. С. 416; Ключевский В. О. Сочинения, т. 2. М., 1957. С. 177; Федотов Г. П. Святой Филипп, митрополит Московский. Париж, 1928. С. 135

[23] ИГР, кн. 5. С. 53.

[24] ИГР, кн. 5. С. 58; т. IX, примеч. 174.

[25] Послания Ивана Грозного. С. 162-193.

[26] Там же. С. 663, примеч. 2.

[27] Зимин А. А. Опричнина Ивана Грозного. С. 341—342

[28] Послания Ивана Грозного. С 353.

[*] Так в оригинале (с. 164); в переводе Я. С. Лурье: “благословение монашеского образа” {прим. пер.).

[29] Там же.

[30] Зимин А. А. Опричнина Ивана Грозного. С. 306-307.

[31] Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. СПб., 1914. Т. 2. Стлб. 1773-1774.

[32] [Шлихтинг А.] Новые известия о России времени Ивана Грозного. “Сказание” Альберта Шлихтинга. Л., 1934. С. 27.

[33] Послания Ивана Грозного. С. 365.

[34] Полосин И. И. Что такое опричнина? // Полосин И. И. Социально-политическая история России XVI — начала XVII вв. М., 1963. С 152.

[35] Там же. С. 153.

[37] Послание Таубе и Крузе // Русский исторический журнал. Пг. 1923, № 8. С.40

[38] Кроме упомянутых знаков (метлы н песьей головы), опричнина имела печать с изображением единорога (Полосин И. И. Указ. соч. С. 155).

[39] ИГР, кн. 5. С. 61.

[40] Там же. С. 57-58; Федотов Г. П. Святой Филипп, митрополит Московский. С. 142-149

[41] Принцип церковной экстерриториальности был в то время неизвестен Православной Церкви.

[42] ИГР, кн. 5. С. 51.

[43] О миссии и деятельности Коммендоне см.: Zaleski S. Jezuici w Polsce. Lwow, 1900. S. 163-169

[44] См.: New Catholic Encyclopedia. Washington, Catholic University of America. Vol. XI, 1967. P. 477.

[45] Ср. выражения, в которых описывает Грозному свой орден иезуит Поссевино: “Узнай, великий государь: в нашем ордене состоит несколько тысяч людей. В наш век, когда открыты новые земли и Европу стали раздирать разные расколы, их, отказавшихся от имущества и от всяких забот о частных делах, Господь призвал как бы в одно войско”. (Поссевино А. Исторические сочинения о России XVI в. С 55).

[46] Как мы видели выше, нам известен, по крайней мере, один из таких людей - святитель Филипп Московский. Такой ясный взгляд, глубинная проницательность и дар различения духов — все это грани подлинного величия облика святого митрополита.

[47] “Сокращенный временник”. Цит. по: Федотов Г. П. Св. Филипп, митрополит Московский. С 137

[48] Катырев-Ростовский И. М. Повесть о Смутном времени (Цит. по указ. изд., там же).

[49] См. в частности: Ключевский В. Соч., т. 2. С. 193-195; Лихачев Д. С. На пути к новому литературному сознанию // ПЛДР. Вторая половина XVI в. С. 8

[50] Штаден Г. Записки немца-опричника. С. 70

Copyright © 2006-2011 Библиотека "Халкидон"
При использовании материалов сайта ссылка на halkidon2006.orthodoxy.ru обязательна.