В 1816 году в Петербурге начали печатать "Историю государства Российского" Н. М. Карамзина. Первые восемь томов поступили одновременно в продажу в 1818 году. Издание "произвело - по словам Пушкина - сильнейшее впечатление… Несколько времени нигде ни о чем ином не говорили". Работа Николая Михайловича Карамзина обрывается на XII томе, где описывается "состояние России" в 1611 году.

Научные труды обобщающего типа по российской истории появились уже в XVIII в.; в многотомных сочинениях Татищева и Щербатова изложение доведено тоже до начала XVII в., но широкая "публика" и учащиеся к ним не обращались. "Историю" же Карамзина отличало синтетическое обобщение исторических фактов - и исследовательское, и художественное. Ученый труд воспринимался и как произведение литературно-художественное. Это особенно существенно для понимания феномена Карамзина-историка: и его творчества, и воздействия его творения.

Карамзин рано, еще сотрудничая в изданиях знаменитого просветителя Новикова, осознал важность ознакомления "россиян" с отечественной историей. В прославивших его "Письмах русского путешественника" (двухсотлетие начала печатания которых в 1791 г. тоже можно считать юбилейной датой!) Карамзин "предсказание будущего" ищет в "свитках истории" и рассуждает уже о том, каким должно быть сочинение по российской истории, интересное и соотечественникам, и за рубежом, написанное "с философским умом, с критикою, с благородным красноречием". Прошлое и настоящее России, ее культуры воспринимается Карамзиным — собеседником знаменитых европейских мыслителей, воочию наблюдавшим происходящее в революционной Франции,— в сфере всемирно-исторического процесса. И он сразу понял, что "французская революция - одно из тех событий, которые определяют судьбы людей на много последующих веков". Постепенно Карамзин все более овладевает знаниями — огромной литературой по всемирной истории (начиная с античности), трудами по философии истории, всеми сочинениями историков-соотечественников, многообразными первоисточниками (он первым — за три года до напечатания — пишет в зарубежном журнале о рукописи "Слово о полку Игореве"). Приходит и сознание, что "история в некоторых летах занимает нас гораздо более романов; для зрелого ума истина имеет особую прелесть, которой нет в вымыслах".

В 1803 году Карамзин получает от царя звание Историографа; тем самым обеспечивается возможность обращения к документам всех архивохранилищ.

Тогда еще Клио оставалась в сонме муз искусств и литературы. Исторические труды писали самые знаменитые писатели (Вольтер, Ломоносов) и философы (Юм — автор высоко ценимой Карамзиным "Истории Англии"). И казалось естественным, что первый писатель и публицист России становится и ее первым историком-Историографом. По самоопределению Карамзин — "философ-историк". Из смежных областей знания ему ближе всего нравственная философия и та, которую ныне называем политологией. "Просветители" XVIII в. убеждены в том, что история должна быть училищем морали и политики, и в просвещении видели главное средство воспитания "нравственного чувства", формирующего общественное сознание и мировоззрение и государей и народа. Карамзин полагал необходимым следовать "государственной нравственности, которая ставит уважение к предкам в достоинство гражданину образованному". Он глубоко верил в силу воспитания историей. И предназначал свой труд не только "хорошему обществу" или ученым знатокам, а широкому кругу читателей (в прошлом веке был обычай домашнего чтения вслух). Просветитель Карамзин желал "приучить, приохотить русскую публику к чтению" (а одновременно тем самым закрепить и представление о современном литературном языке, в становлении которого именно он сыграл особо выдающуюся роль).

А. И. Тургенев, человек образованнейший, близкий и Карамзину и Пушкину, верно характеризовал Историографа как "полного представителя не нашего, но европейского просвещения в России, соединенного в нем с познанием всего отечественного, с познанием, коему можно уподобить только одну любовь его к отечеству". Карамзин впитал в себя основные элементы и отечественных традиционных представлений (восходящих к нравственно-религиозным, унаследованным еще от творений мыслителей древности и раннего средневековья), и новой западной европейской культуры.

Для образа мышления европейского "Века просвещения" (а позднее возросшего на этом лоне позитивизма) характерно строго логическое рациональное начало. Средневековую же культуру (к которой относится система мышления допетровской Руси) отличает образное, алогичное, чувственное восприятие, метод созерцания, позволяющий иногда глубже проникнуть в целостную суть явлений - ведь представления о добре и зле, милосердии, даже красоте в большей мере основаны на чувстве!

Уже это обусловило своеобразие синтетического мировосприятия Карамзина и способов его выражения в слове. Ему было даровано и редкое свойство: подобно Гёте, он обладал способностью и к рациональному и к образному мышлению (мышлению-видению). Не тут ли секрет не только особого воздействия Карамзина на читателя, но и удивительной исторической интуиции Карамзина-ученого, которому художник-писатель помогал, опираясь лишь на немногие и подчас разрозненные данные, понять то, что позднее подтверждалось с выявлением новых исторических источников? Воздвигая здание своей "Истории", Карамзин был "не только зодчим, но и каменщиком" (слова Белинского). Он ввел в научный обиход огромный исторический материал — прежде всего архивный (летописи, акты и др.). И ставил перед собой огромную сложную исследовательскую (и, по существу, источниковедческую) задачу: "представить и характер времени, и характер летописцев". О некоторых рукописях, содержавшейся в них исторической информации мы знаем только по Карамзину, так как немало из этих памятников письменности погибло во время пожара Москвы в 1812 г. (тогда же сгорела и библиотека самого Историографа). Но лишь единичным суждениям источниковедческого порядка нашлось место в основном тексте "Истории": все сосредоточено в примечаниях — а их 6548! Опытный литератор и издатель, Карамзин догадался поместить примечания в конце каждого тома и напечатать более мелким шрифтом. Это позволило воспринимать их как единое целое: 12 книг чтения для всех и 12 же книг для тех, кто склонен к научным занятиям! Примечания стали надолго хрестоматией и энциклопедией для историков и филологов.

Главное в российской истории для Карамзина — история Российского государства. Но это и судьбы властителей, и судьбы народа! Карамзин воссоздает русский национальный характер. Сам Историограф незадолго до кончины назвал свой труд "исторической поэмой".

В то же время "История" находится в русле литературного направления сентиментализма со свойственными ему морализирующими тенденциями. (Самое выдающееся художественное произведение российского сентиментализма — популярнейшая тогда повесть Карамзина "Бедная Лиза", изданная в 1792 г.) Для стиля Карамзина — и в литературе и в жизни - характерна склонность к афористическим изречениям (апофегмам). В нашем просторечии и поныне в ходу его стихотворные строки "Ничто не ново под луною", "Смеяться, право, не грешно над всем, что кажется смешно", а однострочную эпитафию на памятнике ребенку (1792 г.) "Покойся, милый прах, до радостного утра" можно было встретить затем на плитах многих старых кладбищ. В "Истории" апофегмы несут значительную нагрузку. Это и наблюдения в сфере истории культуры ("Слова принадлежат веку, а мысли векам" или "История злопамятнее народа!" — заключительная фраза тома о злодеяниях Ивана Грозного). Но более характерны нравственный или государственно-политический аспекты ("Великодушие действует только на великодушных"; "Злодеи не знают благодарности"; "Народ в кипении страстей может быть скорее палачом, чем судиею"; "Где нет защиты от правительства, там нет к нему и повиновения"; "Только в одних самодержавных государствах видим сии легкие, быстрые переходы от зла к добру, ибо все зависит от воли самодержца, который, подобно искусному механику, движением перста дает ход громадам, вращает махину неизмеримую и влещет ею миллионы ко благу и бедствию"; "Россияне славились тем, что иноземцы укоряли их слепою неограниченною преданностию к монаршей воле в самых ее безрассудных уклонениях от государственных и человеческих законов" и т. п.). Пушкин полагал, что именно "нравственные размышления" Карамзина своею иноческою простотою дают его повествованию всю неизъяснимую прелесть древней летописи". Пожалуй, в апофегмах "Истории" и следует искать разгадку "парадокса" Карамзина: убежденный сторонник самодержавного правления в России, он любил повторять, что в душе — республиканец. Для Карамзина закон нравственный был выше политического. Соблюдая независимость в личных отношениях с Александром I (после переезда в 1816 г. Историографа в Петербург они нередко доверительно беседовали) и царствующей фамилией и сохраняя право мыслителя на идеал, он видел его в образе мыслей и поведении Томаса Мора — великого гуманиста эпохи Возрождения, канцлера английского короля и автора "Утопии" и "Истории короля Ричарда III" (содержание которой воплотил в драме Шекспир). И вероятно, все это и имел в виду Пушкин, повторяя, что "История государства Российского" есть не только создание великого писателя, но и подвиг честного человека".

Современники узнавали "Историю" Карамзина по частям; и восприятие сочинения целиком отличалось от впечатления при знакомстве с вышедшими в 1818 г. томами. Там апологетика исторической роли самодержавия вызвала недоумение и возражения революционно мыслящей молодежи. Родившуюся тогда эпиграмму: "В его "Истории" изящность, простота // Доказывают нам, без всякого пристрастья, // Необходимость самовластья // И прелести кнута" - приписывают юному Пушкину. Стихи могли появиться лишь прежде издания IX тома (издан в 1821 г.), где описаны ужасы "самовластья" Ивана Грозного, пагубного и для подданных и для монарха, и вывод-предостережение: "Жизнь тирана есть бедствие для человечества, но его история всегда полезна для государей и народов: вселять омерзение ко злу есть вселять любовь к добродетели..."

Книга изменила отношение к Историографу антицарски настроенных людей, побудила лучше "вслушаться" в интонацию и ранее вышедших томов, в "эзопов язык" "Истории", обнаружить сочувствие республиканскому духу новгородцев, обвинение в жестокости даже возвеличиваемого Историографом Ивана III. Пушкин — уже по ознакомлении со всеми томами "Истории" — утверждал, что "отдельные размышления в пользу самодержавия", вызывавшие негодование "молодых якобинцев", "красноречиво" опровергнуты "верным рассказом событий". Эпиграмма характеризует, и к тому же крайне односторонне, восприятие лишь первых томов "Истории": она в явном противоречии со всеми авторизованными оценками Пушкиным и личности Карамзина, и его сочинений. И глубоко несправедливо, что эпиграмма эта едва ли не в обязательном порядке использовалась для характеристики всей монументальной "Истории государства Российского".

Сочинение Карамзина стало основой народной исторической образованности на протяжении целого столетия, даже когда существенно обогатились сведения о древней Руси и стали господствовать новые концепции исторического развития России и исторического процесса в целом. "История" перепечатывалась многократно, чаще без примечаний, и полностью, и в сокращенном виде, и отдельными частями, брошюрами в сериях "дешевой библиотеки". С именем Карамзина, с фрагментами его "Истории" знакомились учащиеся всех учебных заведений и те, кто получал домашнее воспитание. Последние слова, написанные Пушкиным накануне роковой дуэли в письме к А. О. Ишимовой, автору книги "История России в рассказах для детей", излагающей события прошлого по "Истории государства Российского": "...поневоле зачитался. Вот как надобно писать!" Страницы из "Истории" Карамзина перечитывались в выходивших десятками изданий самых популярных хрестоматиях русских педагогов. Под впечатлением сочинения Карамзина утвердилось желание посвятить жизнь занятиям историей у С. М. Соловьева, Забелина, Бестужева-Рюмина, позднее у филолога Шахматова. Непосредственно к труду Карамзина восходит не только пародийная "История государства Российского от Гостомысла до Тимашева" А. К. Толстого, но и сатирическое изображение событий прошлого в "Истории одного города". Салтыков-Щедрин имел в виду, что читатели знакомы с "Историей" Карамзина; более того, само имя Историографа стало уже именем-символом, и потому градоначальник города Глупова Грустилов, умерший, как и Александр I, в 1825 г., охарактеризован: "друг Карамзина".

Не было в России другого исторического труда, который бы столь долго оставался в обиходе повседневной культуры общества. И Ключевский нашел, видимо, правильное объяснение этому, отметив, что "взгляд Карамзина на историю... строился на нравственно-психологической эстетике".

"История" Карамзина у начала той линии развития русской прозы с обостренным вниманием к проблемам нравственности, "совести" (вспомним осуждение им Бориса Годунова), которая станет характерной для нее в мировой литературе XIX в. Это помогает понять силу воздействия "Истории" Карамзина на Достоевского.

События русского средневековья были сюжетами литературы и изобразительного искусства и в XVIII в., но, по представлениям и современников и ученых последующего времени, именно Карамзин открыл русскую историю для русской культуры, побудил многих писателей, мастеров кисти и резца, композиторов сделать ее темой творчества. Это патриотические "думы" Рылеева, сочинения других декабристов (А. Одоевского, Кюхельбекера), трагедия в стихах Хомякова "Ермак", стихи Пушкина ("Песнь о вещем Олеге" и др.) и трагедия "Борис Годунов" ("сей труд, гением его вдохновенный" поэт посвятил "драгоценной для россиян памяти" Карамзина). Позднее — стихотворные произведения Лермонтова, А. Майкова, драмы Мея (ставшие основой либретто опер Римского-Корсакова), роман "Князь Серебряный", драмы и стихи А. К. Толстого, картина Репина и скульптуры Антокольского, оперы Бородина, Мусоргского.

Во всех построениях, в отборе и систематизации исторических фактов, в суждениях Карамзина, в самом стиле изложения ощущается личность автора. И читатель попадает под обаяние этой личности, оказывается в поле действия ее и этического и эстетического. В книгах его "Истории", как и в других классических произведениях отошедших эпох, находим общечеловеческое, волнующее и наших современников в поисках нравственных оценок прошлого и взаимосвязи времен.

Текст приводится по изданию: Сигурд Шмидт. "История государства Российского" // Календарь "Круг чтения". 1991. М.: "Политиздат", 1990. С. 10-12.