Е. Лебедев. Великий сын России. М. В. Ломоносов [Библиотека “Халкидон”]

Библиотека “Халкидон”

___________________

Е. Н. Лебедев

Великий сын России

Имя М. В. Ломоносова пользуется всенародной любовью и глубоким уважением как имя, составляющее в ряду других великих имен мировую славу русской культуры. Но... «в минуту жизни трудную» или «в полном чувстве Бытия» сегодняшний читатель, знакомый с нашей поэтической классикой, обращается все-таки не к Ломоносову, а к Пушкину, Тютчеву, Лермонтову, Некрасову, Фету... И это понятно. Ведь больше двух веков прошло. Во многом устарел язык. Непривычною кажется манера. Забыты конкретные события, вдохновлявшие поэта. Адресаты стихотворений также мало кому известны.

Нынче, если заходит речь о поэзии Ломоносова, чаще всего вспоминают «собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов». Гениальные строки из «Вечернего размышления»:

Открылась бездна, звезд полна;
Звездам числа нет, бездне дна, -

зачастую знают только потому, что их произносит Кулигин в «Грозе». Припоминают еще, что Ломоносов «героев славой вечной» был восхищен больше, чем «нежностью сердечной». Вот, пожалуй, и все, что могут процитировать сегодня широкие круги любителей российской словесности из поэта, которого Белинский назвал «отцом русской поэзии».

Между тем в XVIII веке оды Ломоносова гремели на всю Россию, и не было равнодушных среди его читателей. Русские сердца бились учащенно при звуке ломоносовских ямбов. А какие споры разгорались тогда вокруг поэзии Ломоносова! Одни неистово ее громили и зло пародировали. Другие столь же неистово ее прославляли и пытались ей подражать. Однако, как это довольно часто бывает с современниками гения, они и в недовольстве и в восхищении своем были чересчур пристрастны, чересчур подвержены господствующим взглядам на поэзию.

XVIII век требовал от поэтов прежде всего строгого соблюдения «правил», предписанных теоретиками каждому литературному жанру, а также неукоснительного следования непререкаемым «образцам» (знаменитый «принцип авторитета» в искусстве классицизма). Критики обрушивались на такие ломоносовские выражения, как «священный ужас», «пламенные звуки» и т. п., считая их противоестественными, алогичными, «неправильными». Апологеты, приняв поэзию Ломоносова за недосягаемый образец великолепия, пышности, громкости, слепо копировали эти ее качества в своем творчестве. Но и те и другие оставили без внимания главный (нравственный) урок, преподанный им русским писателям и читателям…

Обращаясь к молодым научным силам России, Ломоносов писал: «Сами свой разум употребляйте. Меня за Аристотеля, Картезия (т. е. Декарта. - Е. Л.), Невтона не почитайте. Если же вы мне их имя дадите, то знайте, что вы холопи, а моя слава падает и с вашею». Но не только в науке Ломоносов сознавал неповторимость, принципиальную новизну своего дела. Он и в поэтическом творчестве исходил из самобытности того содержания, которое ему предстояло воплотить. Так, во вступлении к поэме «Петр Великий» (1761) Ломоносов открыто поставил под сомнение принцип слепого следования «образцам»:

Хотя вослед иду Виргилию, Гомеру,
Не нахожу и в них довольного примеру.
Не вымышленных петь намерен я богов,
Но истинны дела, великий труд Петров...
За кем же я пойду? Вслед подвигам Петровым
И возвышением стихов геройских новым
Уверю целые вселенныя концы,
Что тем я заслужу парнасские венцы,
Что первый пел дела такого человека,
Каков во всех странах не слыхан был от века.
Хотя за знание служил мне в том талан,
Однако скажут все: я был судьбой избран.

Это в известном смысле итоговые стихи. Они были написаны Ломоносовым за три года до смерти. Но самая мысль о том, что новым духовным ценностям, обретенным Россией на рубеже XVII-XVIII веков, не было «довольного примеру» ни в русской, ни в мировой литературе, - эта мысль неразлучна с Ломоносовым в продолжение всего его творческого пути. За двадцать лет до поэмы о Петре, сразу же по своем возвращении из Германии, где он обучался естественным наукам, Ломоносов писал: «Сколь трудно полагать основания! Ведь при этом мы должны как бы одним взглядом охватывать совокупность всех вещей, чтобы нигде не встретилось противопоказаний... Я, однако, отваживаюсь на это...» Позднее он переводит из Овидия знаменательные строки, столь созвучные своему духовному состоянию:

Устами движет Бог; я с Ним начну вещать.
Я тайности свои и небеса отверзу,
Свидения ума священного открою.
Я дело стану петь, несведомое прежним!

Ощущение мощи своего духа, который в состоянии «одним взглядом охватывать совокупность всех вещей», ясное понимание самобытности того дела, которое он намерен воспеть, сознание абсолютной новизны тех истин, которые открыты его внутреннему взору,— именно с этим входил Ломоносов в поэзию, именно это он пронес в своих стихах через всю жизнь и оставил потомкам. Именно это и не разглядели в нем его современники. И лишь следующее поколение русских поэтов в лице великого Державина, человека мощной и неповторимой индивидуальности, по достоинству оценило эту решающую черту ломоносовского гения:

Неподражаемый, бессмертный Ломоносов!

«Младое племя», пришедшее на смену Ломоносову, начинает свой путь в поэзии, уже зная, что не следование «правилам» и «образцам», а неподражаемость является залогом бессмертия для художника. И ведь если бы не Ломоносов, не его титанические усилия, направленные на привитие русским поэтам вкуса к самостоятельному, своеобычному мышлению, путь их, можно смело утверждать, был бы гораздо более тернистым.

Самый дебют Ломоносова в поэзии был неподражаем. Просто ошеломителен. В ту пору, когда стихотворцы в подавляющем большинстве своем еще писали силлабическими размерами, а первопроходец нового русского стиха Тредиаковский и его немногочисленные последователи еще не могли в полной мере осознать все богатство интонационных и мелодических возможностей, которые несла с собою поэтическая реформа, зимой 1740 года из Германии в Петербургскую Академию наук пришли стихи русского студента, в литературе никому не известного:

Восторг внезапный ум пленил,
Ведет на верьх горы высокой,
Где ветр в лесах шуметь забыл;
В долине тишина глубокой.
Внимая нечто, ключ молчит,
Которой завсегда журчит
И с шумом вниз с холмов стремится.
Лавровы вьются там венцы,
Там слух спешит во все концы;
Далече дым в полях курится.

Это было как гром среди ясного неба! Один из современников Ломоносова так вспоминал о первом чтении этих стихов: «Мы были очень удивлены таким еще не бывалым в русском языке размером стихов... Все читали их, удивляясь новому размеру». Стих Ломоносова мощно вел за собою, непонятной силою увлекал в выси, от которых захватывало дух, поражал неслыханной дотоле поэтической гармонией, заставлял по-новому трепетать сердца, эстетически и нравственно отзывчивые,— ибо стих этот воплощал новый образ красоты, новый образ мира, сознание нового человека.

Многие современники Ломоносова не могли во всем размахе постичь сущность и цели коренных перемен в жизненном укладе России, происшедших в результате петровских реформ. Противники Петра с порога отвергали все начинания в этом направлении. Среди сторонников было немало людей, которые, вкусив от плода западноевропейского просвещения, слепо уверовали в культурную отсталость России, нигилистически оценивали ее прошлое и свои надежды на будущее связывали с помощью извне.

Прекрасно понимая, какой тяжелой ценой дались народу петровские реформы, будучи вместе с тем твердо уверенным, что пути назад для России заказаны, и выдвигая свою собственную программу дальнейших просветительских преобразований, Ломоносов вполне отдавал себе отчет в том, что ее выполнению «ужасные обстоят препятствия», но оговаривался, что препятствия эти «не больше опасны, как заставить брить бороды, носить немецкое платье, сообщаться обходительством с иноверными, заставить матрозов в летние посты есть мясо, уничтожить боярство, патриаршество и стрельцов и вместо их учредить Правительствующий Сенат, Святейший Синод, новое регулярное войско, перенести столицу на пустое место и новый год в другой месяц! Российский народ гибок!».

«Неподражаемый, бессмертный Ломоносов» показал себя одним из немногих в ту пору действительно глубоких исторических мыслителей.

Незадолго до смерти Ломоносов писал: «За то терплю, что стараюсь защитить труды Петра Великого, чтобы выучились россияне, чтобы показали свое достоинство». Россия, только что пережившая бурное время петровских преобразований, менее всего была склонна испытывать чувство «неполноценности» перед Европой. Победы русского оружия, ускоренное развитие промышленности и наук, пробуждение общественной активности самых разных слоев населения, вызванное новым отношением к человеку (оценка личности определялась не столько по происхождению, сколько по заслугам перед обществом),— все это вызывало у русских людей чувство гордости и вселяло уверенность в высоком историческом предназначении молодой России, по праву занявшей свое место в кругу «просвещенных народов» Европы. Учиться у западных соседей, безусловно, было необходимо. Но учиться — полагаясь на «свое разумение», на свои ресурсы, учитывая насущные потребности и внутреннюю логику своего развития. Только такое ученье могло быть плодотворным, ибо и сама Россия несла с собою уникальные ценности в сокровищницу мировой культуры. Не было в середине XVIII века другого поэта, который бы так же страстно, убежденно и талантливо, как Ломоносов, отстаивал в своих стихах эту истину. Наиболее глубокую и впечатляющую поэтическую трактовку ее мы находим в «Разговоре с Анакреоном» (1758—1761), который не обинуясь следует назвать художественно-философским завещанием Ломоносова.

«Бесспорных гениев, с бесспорным «новым словом» во всей литературе нашей было всего только три: Ломоносов, Пушкин и частью Гоголь», - писал Достоевский. Все многообразие творческих и человеческих устремлений Ломоносова наиболее полно отразилось именно в его поэзии. С этой точки зрения никакая другая сфера ломоносовской деятельности не может соперничать с его литературным наследием. Забота о благе Родины; мучительные поиски истины; взволнованное переживание красоты и единства окружающего мира; отчаяние человека, изнемогшего в борьбе со своими врагами, преданного на бессмысленные муки, беззащитного и одинокого; радостное чувство родства с великим народом, его историей, драматической и славной, и какая-то немыслимая, прямо-таки ностальгическая тоска по будущему, ради которого и свершался его титанический гражданский и творческий подвиг… - все это нашло выражение в стихах Ломоносова, несмотря на то что русская поэзия только начиналась, литературный язык был недостаточно пластичен, а литературная теория осложняла поэтам и без того трудную задачу, пытаясь уместить необъятный духовный мир их в прокрустово ложе рационалистических правил.

Поэзия Ломоносова показывает, как глубоко проникла в духовный мир человека русская литература нового времени уже при самом своем зарождении. Гоголь писал: «Ломоносов стоит впереди наших поэтов, как вступление впереди книги». Это не просто остроумная фраза: за ней стоит много существенного, насущно необходимого для понимания всего нашего дальнейшего литературного развития. Ломоносов действительно, как в предисловии, сжато и энергично выразил основные духовные проблемы (общественно-политические, нравственные, философские, психологические и пр.), которые впоследствии не смог обойти ни один большой писатель и которые, по сути дела, не утратили своей актуальности до сего дня. И хотя прошло уже больше двух веков со времени Ломоносова, это еще не значит, что стихи его устарели. Недаром о лучших из них Пушкин сказал: «Они останутся вечными памятниками русской словесности; по ним долго еще должны мы будем изучаться стихотворному языку нашему».

Текст приводится по изданию: Е. Н. Лебедев. Великий сын России. // Ломоносов М. В. Стихотворения / Составление, предисловие и примечания Е. Н. Лебедева. М.: Советская Россия, 1985. С. 3-8.

Рекомендуем также:

Ломоносов М. В. Стихотворения